у них нет, – не было более заметного и важного события, чем приезд и отъезд Караджоза.
Перед приходским домом колонну ждал дон Антун Масатович.
Он, быстро и, кажется, не сказав ни слова, обменялся рукопожатием с профессором Мерошевским, а потом взглядом проводил колонну, крестя ей вслед воздух, как епископ, благословляющий церковную профессию или уходящую в бой воинскую часть.
С Караджозом он не попрощался и не заглянул под покрывало в его носилки.
Потом быстро удалился в свои покои подготовиться к тому, что ждет его на утренней мессе.
В душу к нему заглянуть никто не может, но даже будь такая возможность, делать такое не следовало бы, однако нельзя не сказать, что дон Антун был, несомненно, доволен тем, как все закончилось. Никогда и ни с кем из жителей села он не будет потом говорить о своей роли в тех событиях. На все вопросы, которые, разумеется, последуют, будет отвечать лишь улыбками и молчанием. Или отмахиваться рукой, словно разгоняя злых духов и назойливых летних мух, но будет видно, как он гордится собой и как рад, что люди считают, что благодаря ему и с Божьей помощью удалось избежать большого зла.
Когда осенью 1939 года разразилась следующая большая война, кто-то сказал: «Хорошо, что Караджоз у нас не остался». Чьи это слова – неизвестно, многие их присваивали или приписывали кому-нибудь из своих родных и близких; также неизвестно доподлинно, что они должны были означать и какие великие беды свалились бы на мир, ну или только на Мирила, если бы Караджоз не исчез столь быстро.
Так оно было и так продолжалось, пока продолжалась война и пока не установилась новая народная власть. Люди при любых бедах и поворотах судьбы – и когда в войну стояли холода и был голод, и когда они получали вести о мириловцах, погибших в партизанской, итальянской и усташеской военной форме, – подчеркивали то счастливое обстоятельство, что Караджоз вовремя уехал. Времена были страшными, а какими бы они были, останься он в Мирилах!
Дон Антун эти россказни не поддерживал, но и не выступал против них.
Лишь усмехался, будто один он знает правду. Такая поза богохульна, но тем не менее характерна для священников, по ней их легко узнать. А дон Антун от своих собратьев ничем не отличался.
Кроме того, люди его иногда спрашивали, не Нечестивый ли в июне 1938 года посетил Мирила.
Последний раз этот вопрос задал ему поздним летом 1949 года Иван Мицулинич, партизан с первых дней войны, который потерял ногу в боях на Сутьеске, но и ему, также как и всем до него, дон Антун не ответил. Хотя сделал вид, что знает то, что другим неизвестно.
Когда в следующем, 1950 году епископ перевел его в Сушак, а вскоре после этого, то ли из-за ослушания, то ли по какой иной причине, которую никто не знал, послал обратно в родную Боснию, занавес этой истории закрылся и за верным слугой Божьим доном Антуном Масатовичем. О нем больше ничего не известно, он исчез, а вместе с ним исчез и дневник, который он, по свидетельству тех, кто помогал и прислуживал в приходском доме, вел ежедневно, часами в поте лица своего подробно описывая события прошедшего дня.
Хотя хозяйка отеля и ее муж не собирались провожать профессора Томаша Мерошевского и Давида, а сказали, что дойдут с ними только до последних домов Мирил, они их проводили до самой той глубокой трещины на шоссе, из-за которой те неделю назад не смогли проехать в Мирила на автомобиле. Здесь они долго расставались, и в их расставании чувствовалось, что большинство из того, что они должны были сказать друг другу, осталось несказанным, и что они не знали друг о друге почти ничего, что надо было бы знать. Они не успели даже толком познакомиться, а не то что подружиться.
Ружа разразилась плачем, который был громче, чем было бы прилично, и который она никак не могла остановить. От этого все оцепенели и немного испугались.
Некоторое время они стояли над трещиной, не зная, что делать, крестьяне понемногу, шаг за шагом, отступали в сторону, хотя, что бы ни случилось, они и не подумали бы уйти или убежать и ждали бы, когда им заплатят за работу.
Ружины рыдания разносились далеко.
Эта иностранка, сумасшедшая и безутешная, пугала людей, она была совсем не такой, как их жены.
А потом Караджоз взял ее за руку и держал, пока она не успокоилась. Каждый раз, когда она всхлипывала, ее грудь сотрясалась.
Профессор расплатился с носильщиками, и они, бессмысленно покивав ему головами, медленно пошли каждый своей дорогой. Одни в сторону Цриквеницы, а другие назад, в Мирила.
Теперь они остались одни.
Профессор еще раз пожал руку Илии. Посмотрел на Катарину, не зная, как поступить, а потом просто кивнул ей головой, как кивали ему носильщики.
Муж и жена еще некоторое время смотрели вслед черному «мерседесу», который спускался вниз в сторону Цриквеницы и потом, вместе с нагруженной сундуками «татрой», превратился в облако пыли, из которого он уже никогда не появится перед их глазами.
В этом облаке и конец рассказа.
Их мнения относительно причин, по которым профессор решил вот так, ни с того ни с сего прервать отдых, который должен был продлиться до самого конца чемпионата мира по футболу во Франции, различались. Каждый думал свое. И у него, и у нее в головах были законченные и логичные истории, которые они будут помнить благодушно, без всякой горечи и с которыми будут жить до самой смерти. Но об этом они никогда не будут говорить, потому что существует то, о чем мужчина и женщина, как бы близки они ни были, разговаривать не могут, а еще существует и то, что не может быть рассказано ни в одном рассказе. Пока о нем молчат – оно правда. И становится ложью, стоит только его выразить словами и произнести.
Катарина и Илия держали отель «Орион» открытым для постояльцев вплоть до апреля 1941 года; потом, когда после нападения Германии на Югославию местные жители поразбивали им все окна, ненадолго его закрыли. Снова открыли через несколько месяцев, когда итальянцы заняли Мирила и расположились неподалеку от венецианской башни. В то время в Немецком доме останавливались самые разные люди: нацистские офицеры, авантюристы и контрабандисты, целые еврейские семьи, которым чудом удалось сбежать из Загреба, Вараждина или Карловца и спастись, добравшись до итальянской оккупационной зоны.
Катарина всех их встречала и провожала, отдавая себе
