вошла в тёмную квартиру и пробежалась сперва на кухню, а затем – в комнату. Она всюду била по выключателям кулаком, и вспыхивал свет. Риты дома не было. Женька делала вид, что спит. Взглянув на неё – на этого ангелочка с бледной мордашкой, который сладко сопел своим тонким носиком, подложив ладони под щёчку и высунув из-под одеяла неотразимые ножки, Ирка очень отчетливо осознала, что не способна ни придушить её, ни повеситься. Тем не менее, что-то сделать было необходимо. Сбегав в комнату Риты, Ирка нашла у нее бутылку «Мартини». Высосав её всю, до последней капли, она уселась за фортепьяно. Стала играть. В без четверти три её забрала полиция. Дверь, конечно, открыла Женька.
Глава двадцать вторая
Спортивное состязание
После того, как во время дежурства молоденького Сергея Сергеевича и глупенькой медсестры в отдельной палате истекла кровью сотрудница Администрации президента, которую оперировал Гамаюнов, у Виктора Васильевича действительно начались большие проблемы. И, разумеется, не у него одного. Не только семидесятая, но и весь департамент московского городского здравоохранения был подвергнут очень серьёзным проверкам со стороны Минздрава и прочих органов. Главный врач больницы, чтоб не по самые уши во всей этой катавасии замараться, задним числом оформил больничный. Но с его замом по хирургии Виктор Васильевич имел очень длительный разговор, и ни чай, ни водку во время этого разговора они не пили. Их отношения, без того довольно натянутые, к концу беседы и вовсе сделались ледяными.
– Виктор Васильевич, – произнёс зам главного врача, когда Гамаюнов поднялся из-за стола, чтобы выйти, – я вам категорически не советую портить отношения с институтом Вишневского, подвергая сомнению сделанное им заключение относительно причин смерти. Поверьте, это – последнее, что вам нужно сейчас.
– Спасибо, Юрий Иванович, – был ответ, – но вынужден повторить, что я не испытываю сомнений. Ведь в заключении делается серьёзный упор на фактор запущенности болезни. Разве не так? Ведь вы же его читали.
– Виктор Васильевич, я вас более не задерживаю, – прервал своего коллегу доктор наук с широкими, как у кузнеца, ладонями.
Когда Виктор Васильевич выходил из административного корпуса, два врача, которые шли навстречу, приветствовали его с нотками участия. Оказавшись на улице, Гамаюнов долго стоял около бордюра. Он вдыхал ветер, глядя на солнце в яркой синеве неба, и на газон, пестреющий одуванчиками. Уже начинался май. Черёмуховое преддверие лета – более радостное и светлое время, чем само лето, звало мечтать и видеть во всём отсветы счастливых воспоминаний, которые ещё можно соединить с реальностью, если капельку постараться. Даже больничные корпуса казались благословляемыми весенним потоком солнца.
Шагая к своему корпусу, Гамаюнов решил зайти в приёмный покой. С самого начала всей этой свистопляски он с Ольгой Сергеевной не общался еще ни разу иначе как по рабочим вопросам, которые обсуждались по телефону за полминуты. И он зашёл, так как в отделении минут двадцать вполне ещё могли обойтись без его присутствия. Некоторое время ему пришлось подождать – приятельница устраивала разнос рентгенологам и медсёстрам в регистратуре. Когда она возвратилась в свой кабинет и застала там Виктора Васильевича, гневное напряжение вмиг исчезло с её лица.
– Явился, не запылился, – шутливо проговорила она, усаживаясь за стол напротив хирурга, – какие новости? Спишь нормально?
Виктор Васильевич покачал головой.
– Дуняшка шалит.
И всё рассказал про Дуньку.
– Ничего страшного, – заявила Ольга Сергеевна, – Дунька – человек твёрдый, в отличие от Наташки. Выстоит. Что тебе сейчас сказал Поликарпов?
– А что он мог мне сказать, как ты полагаешь? Самоубийство в ванной, глупая смерть кремлёвской чиновницы, и всё это – в течение двух недель. Он говорил много, и он был прав. Никто ещё при мне не был до такой степени прав, как он. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что эти события грандиозны по своему кошмару, и они оба имеют ко мне прямое касательство. Дело даже не только в том, что одна была моя дочь, а другую я оперировал. Есть ещё кое-что. Сказать тебе, что конкретно?
Ольга Сергеевна помолчала, затем кивнула.
– Ты только, Витенька, не волнуйся. Самое страшное – позади.
– Оля, эта фраза меня преследовала всю жизнь. И она доказывает, что я всё время иду назад. Ко мне привезли двух женщин. Одна была моей абсолютной духовной копией, а другая – наоборот, противоположностью. Обе они должны были выздороветь. Но умерли. По моей вине. Мистически. Непонятно. Необъяснимо. О чём это говорит? Конечно, о том, что я зря люблю и зря ненавижу. А значит, я зря живу.
– Приехали, твою мать! – вскричала Ольга Сергеевна, – ну подумай, что ты несёшь? Где мистика? И при чём здесь твоя вина? Одна совершила самоубийство, другая же умерла из-за недосмотра дежурных медиков!
– Да, всё так. Но отец не может быть неповинен в самоубийстве дочери. А заведующий отделением отвечает за своих медиков. Вот и всё.
У Ольги Сергеевны, безусловно, было что возразить, но тут телефон на её столе внезапно заулюлюкал. Пользуясь тем, что она, сняв трубку, пустилась в долгие объяснения с руководством, Виктор Васильевич встал и вышел.
Солнце уже достигло зенита. Ясное небо сделалось ослепительным. К корпусу от реанимации шла Оксана, красавица-лаборантка. Виктор Васильевич, подойдя к служебному входу первым, остановился, чтобы её подождать. Она, даром что была в фельдшерской униформе и с саквояжем, казалась странницей среди звёзд, спустившейся с синевы – столько источали её глаза чарующей тайны. Приблизившись к своему начальнику, вежливо распахнувшему перед нею дверь, она ему улыбнулась.
– Виктор Васильевич! Я так рада вас видеть!
– Врёшь, – спокойно сказал заведующий. Таинственные глаза дико заморгали.
– Зачем мне врать?
– Ну а почему бы тебе не врать? Если стоит выбор – врать или нет, женщина всегда выбирает первое. Но я вовсе не обижаюсь. Ты, безусловно, думаешь, что я – старый и ни на что не способный. Первое – верно, но не второе. Хочешь проверить? Давай – наперегонки, вверх по лестнице, на шестой этаж! А? Слабо?
Оксана задумалась. И её ответ был для Гамаюнова неожиданным.
– У меня саквояж, – сказала она, – и туфли на каблуках.
– Туфли можно снять. Саквояж возьму.
Она белозубо расхохоталась, чуть запрокинув голову.
– Может, вы и меня заодно возьмёте, Виктор Васильевич? Тогда выйдет у нас ничья. Хорошо, согласна. Пойдёмте.
Они вошли, приблизились к лестнице. Передав начальнику саквояж, Оксана стянула с белых ступней голубые туфельки. Взяв их обе в левую руку, она спросила:
– Ну, что? Вперёд, господин заведующий?
– За перила, чур, не хвататься! – предупредил хирург, – побежали!
И они разом ринулись вверх. На третьем пролёте Оксана больно ушибла палец ноги и сильно отстала. Но не сдалась. Не зная об этом, Виктор Васильевич продолжал бежать на пределе сил, держа чемоданчик двумя руками. Ему казалось, что сердце, подскакивая как мяч, подбрасывает его самого, помогая этим одолевать ступень за ступенью. И
