выздоравливаете.
Соседка где-то отхватила ценную добычу – ночники. С прилавков магазинов сметали большие и маленькие свечи – все подряд. Она отстояла за этими ночниками огромную очередь. Для стариков у спуска в полуподвальные квартиры устанавливали светильники. На всех окнах стояли свечи, горевшие мягким желтым светом; весь город мерцал.
Даже когда перебои с электричеством закончились, привычка покупать впрок осталась. Один торговец повесил в своей витрине объявление с надписью «Свечи» и за несколько минут продал целую гору красных и белых коробок, полученных из секретного источника. Другие торговцы оказались не так расторопны и не успели пополнить свои запасы. Я купила фунт этих восковых пальцев и рассовала их по карманам.
Один электрик объяснил мне, что имеющиеся генераторы не справляются с повышенной нагрузкой из-за новых электроприборов. Создаются генераторы нового поколения, но не так быстро, как хотелось бы. Статистики не сумели предвидеть рост потребности в электроэнергии.
Но вот спустя месяц после первого снегопада погода поменялась. С крыш стало капать. Со зловещим бульканьем моя ванна очистилась сама собой. На улице мужчины – по всей видимости, муниципальные работники – лопатами бросали какой-то порошок на подтаявший лед.
– Что это такое? – спросила я.
– Соль и опилки. Чтобы снег быстрее сошел.
Тогда же я впервые увидела лондонский снегоуборщик – небольшой бесстрашный грузовик – в окружении мужчин, помогавших ему откалывать и измельчать остатки льда и скидывавших их в открытый контейнер.
– Где вы были весь этот месяц? – спросила я одного из них.
– Работали.
– Сколько же у вас машин?
– Пять.
«Пять снегоуборщиков только в нашем районе или во всем Лондоне?» – хотела я спросить, но не стала этого делать. Это было уже неважно.
– А что вы делаете со снегом?
– Сбрасываем в сточные канавы. Там он тает.
– А что, если это будет повторяться каждый год?
Мужчина уклонился от прямого ответа.
– Такого не было с тысяча девятьсот сорок седьмого.
Было очевидно, что он не хотел даже думать о ежегодном снежном блице. Теплая одежда, горячее питье и отважный дух – это казалось панацеей. В конце концов, что, кроме войны или плохой погоды, может сплотить жителей большого холодного города? Но трубы так и остались снаружи. А где им еще быть?
А что, если снова повалит снег? И снова? Мои дети вырастут решительными, независимыми и сильными людьми, и, когда я буду в преклонном возрасте, они сумеют в очередях добыть для меня свечи. А я тем временем буду заваривать чай без воды – хотя бы этому научатся в будущем – на газовой горелке в углу. Если, конечно, не закончится и газ.
Посвящение
В подвале было темно и тепло – как в герметично закрытой банке, подумала Миллисент. Глаза ее постепенно привыкали к необычному полумраку. Паутина на стенах создавала ощущение особой тишины; из маленького прямоугольного оконца наверху пробивался слабый голубоватый свет – должно быть, от полной октябрьской луны. Теперь Миллисент разглядела, что сидит на охапке дров у печки.
Она откинула назад прядь волос – жестких и липких от яйца, которое разбили у нее на голове совсем недавно, когда она стояла на коленях с завязанными глазами у алтаря школьного женского клуба. Сначала была тишина, потом легкий треск, и Миллисент почувствовала, как холодный скользкий яичный белок расползается по голове и стекает по шее. Было слышно, как кто-то давился от смеха. Один из этапов церемонии.
Потом девочки привели ее, все еще с завязанными глазами, в дом Бетси Джонсон и заперли в подвале. Они вернутся через час, и тогда Крысиный суд закончится, она произнесет необходимые слова и пойдет домой.
Сегодня Большой финал – испытание огнем. Теперь сомнений нет: она принята. Миллисент было больно думать о тех, кого пригласили в привилегированный женский клуб, но они так и не смогли пройти испытания. И все-таки ее случай будет особым. Она позаботится об этом. Трудно сказать, что побудило ее взбунтоваться, но это определенно было связано с Трейси и отчасти – с вересковыми птицами.
Какая девушка в Лэнсинг-Хай не захотела бы оказаться на ее месте? Эта мысль позабавила Миллисент. Какая из них отказалась бы присоединиться к избранным, даже после пяти дней испытаний – перед школой и после нее, – которые закончатся только после Крысиного суда в пятницу? Именно тогда в клуб принимают новых членов. Даже Трейси погрустнела, узнав, что Миллисент стала одной из пяти девушек, допущенных к испытаниям.
– В наших отношениях ничего не изменится, Трейси, – сказала ей Миллисент. – Мы так же будем ходить вместе, а на следующий год и тебя непременно примут в клуб.
– Я знаю, и все же, – тихо проговорила Трейси, – ты изменишься, хочешь того или нет. Все меняется.
Так и есть, думала Миллисент. И как было бы ужасно, если б никто не менялся… и она была бы обречена навсегда остаться той простой, робкой Миллисент, какой была несколько лет назад. Какое счастье, что существуют перемены, взросление, движение вперед.
Трейси это тоже поймет. Миллисент перескажет ей все глупости, которые говорили девочки, и Трейси тоже изменится и в конце концов примкнет к их магическому кругу. И ей откроется тот особый ритуал, с которым Миллисент познакомилась на прошлой неделе.
– Прежде всего, – рассказывала пяти новым кандидаткам секретарь клуба Бетси Джонсон, энергичная блондинка, поедая в понедельник сэндвичи в школьном кафе, – прежде всего, у каждой из вас будет Большая Сестра. Вы поступите к ней в услужение и должны безукоризненно ей подчиняться.
– И помните о том, что касается ответов и улыбок, – со смехом вступила в разговор Луиза Фуллертон, еще одна школьная знаменитость: эта хорошенькая смуглая девушка была вице-президентом школьного совета. – Вы должны молчать, пока Большая Сестра не задаст вам вопрос или не разрешит с кем-то заговорить. И, как бы вам этого ни хотелось, не думайте улыбаться.
Девочки нервно рассмеялись, но тут прозвенел звонок, приглашая всех на очередное занятие.
Забавно для разнообразия стать частью тесного сообщества, своего рода элиты Лэнсинг-Хай, думала Миллисент, доставая учебники из запирающегося шкафчика в холле. Сообщество это не было официальной школьной организацией. Более того, мистер Крэнтон хотел бы положить конец недельному обряду посвящения, считая эту традицию недемократичной и вносящей разлад в школьную жизнь. Но, по сути, чему он мог помешать? Ведь девочки-кандидатки целых пять дней не красили губы и не завивали волосы, а учителя это замечали и могли только приветствовать.
Миллисент села за свой стол в большом читальном зале. Завтра она придет в школу с гордым, насмешливым видом, на ее губах не будет помады, каштановые до плеч волосы будут абсолютно прямыми, без малейших следов завивки, и тогда все, даже мальчики, поймут, что она принадлежит к числу избранных. Учителя будут беспомощно улыбаться и, возможно, думать про себя: ну вот и Миллисент Арнолд обработали. Кто бы мог себе представить?
Год или два назад это мало кому могло прийти в голову.
