напевы скрипок и этот навязчивый, нещадно фальшивящий голос. Узкие прутья решетки не позволили просунуть меж ними руку и постучать в дверь, пришлось неловко колотить ладонью по железу. Зазвучавшая было следующая песня резко оборвалась. Джастин приник к решетке, надеясь расслышать шевеление в квартире, но тут на соседствующей стройке начали долбить сваебойные машины, заглушая все иные звуки. Он снова стукнул по решетке, потом еще раз, но ответом было только дребезжащее эхо в коридоре.
Джастин уже сомневался, что верно определил источник звуков, которые, возможно, ему просто помни́лись. Коридор с тесно расположенными квартирами был гораздо у́же и темнее, чем на его этаже. Многие двери открыты, и было видно, что это лишь комнатки с крошечными кухоньками, загроможденные коробками, стульями, ворохами одежды на полу, электрическими вентиляторами и обогревателями. В коридоре жильцы, сидя на корточках и низеньких табуретках, занимались своими повседневными делами. Старик в синей рабочей шапке чинил радиоприемник, устроившись на пороге квартиры. Девочка в мягких тапках с мордами веселых овечек что-то переписывала из учебника в тетрадку, сильно кашляя. Несколько старух сидели вокруг расстеленной на полу газеты и чистили стручковую фасоль, бросая ядрышки в эмалированный таз. Они словно в деревне, подумал Джастин, а не в центре самого большого города в мире. На него никто не смотрел, все эти люди просто жили своей жизнью, той самой, что окружала его последние три месяца, но он ее даже не замечал.
За решетчатой дверью наискосок от квартиры, у которой стоял Джастин, старуха помешивала суп в кастрюле, возле ее ног малышка играла с безрукой куклой, подбрасывая ее и дергая за волосы.
– Простите, тетушка, – обратился Джастин к старухе. – Не знаете, там есть кто-нибудь?
– Только время теряете, – усмехнулась старуха. – Она не откроет. Думает, пришли требовать деньги за газ, свет и прочее.
– Может, крикнуть ей, что я не за деньгами?
– Не поможет. – Старуха подошла к решетке. – Она нелюдимка. И маленько того.
– В смысле?
– Тронутая. – Старуха покрутила пальцем у виска. – С головой непорядок.
– Понятно.
– Соседка ее малость получше, поразговорчивей, но вечно на работе, уж не ведаю какой. Поди знай, чем занимаются нынешние девицы. Домой приходит ночь-заполночь, а уж как одевается… Бывает, слышу, болтает по телефону, уж верно с мужиками… Обе они приезжие, не скажу откуда. То ли из Гуандуна, то ли из Фуцзяни, что-то в этом роде. Нынче в Шанхай понаехало всяких, тьма-тьмущая… – Старуха вдруг недружелюбно нахмурилась, словно осененная какой-то мыслью. – А на что вам эти девицы?
– Ни на что. Я сосед снизу. Просто хотел поговорить насчет шума из их комнаты. Пение. Оно мне мешает.
– Какой еще шум? Девки со странностями, но тихие.
Джастин пожал плечами. Коридор заполнили звуки подоспевшего обеденного времени: какофония кастрюль и сковородок, хныканье младенцев, ругань мамаш, свара престарелой пары в исполнении дребезжащих, но злых голосов. Девочка лет десяти расхаживала по коридору, время от времени заглядывая в учебник, на обложке которого значилось: «Английская речь».
– В одиннадцать часов урок естествознания… В одиннадцать часов у нас урок естествознания… В четверть двенадцатого урок музыки… Я люблю музыку… Я люблю музыку… Я… люблю… музыку…
Оказалось, Джастин, отделенный от этих жизней тремя этажами, слышал только их малую часть. Он пошел к себе и на площадке остановился посмотреть, какой вид открывается с другой стороны здания. Огромная стройка, в черно-рыжей земле раззявил пасть глубокий котлован, дорога, окантованная дешевыми магазинами и продуктовыми лотками, толпы пешеходов. Даже издали улица казалась черной от гудрона и кулинарного жира. Джастин поспешил в свою квартиру, дабы успокоиться видом на неизменный контраст между старым и новым Шанхаем – изящные каменные здания, обрамленные роскошными небоскребами.
В последующие дни он пытался воссоздать свое прежнее существование: долгая дрема в постели, закрытые окна со спущенными шторами оберегают от промозглости и городского шума, тихие вечера, занятые обозреванием горизонта, когда ни единой мысли в голове и полностью недвижимо тело. Не вышло. В спальню проникали солнечные лучи, даже сквозь плотные бархатные портьеры ощущалась набиравшая силу весна. Звуки за окном не исчезали, но с каждым днем становились громче и отчетливее. Внешний мир настойчиво вторгался в зимнее убежище, покой иссяк. Видимо, придется искать новое жилье.
В интернете Джастин посмотрел объявления о сдаче квартир, но там предлагались тысячи неотличимых друг от друга коробок. В прежнее время он поручил бы заняться этим секретарю, однако теперь не было ни секретаря, ни офиса, ни машины, ни уймы друзей, у которых есть знакомые знакомых, кому можно позвонить. Друзья вмиг решили бы проблему, но их больше не было. Понадобилось всего три месяца, чтобы они исчезли из его жизни. Просматривая пустые безликие квартиры, Джастин ощутил легкую волну грусти по былым временам, когда подобные мелочи утрясались легко и просто. Но потом вспомнил интерьеры офисов, в которых работал, – мир древесного шпона и мягкой черной кожи, бодрых мужчин в костюмах, – и его охватила паника. Вспомнились тон отца, важный и непреклонный, и тошнотворный груз ответственности. Слава богу, все это сгинуло. Выгода и обязанность. Вот из чего состояла его жизнь.
Впервые за долгое время Джастин проверил почту. Дожидаясь, когда загрузятся письма, он не волновался, как прежде, но чувствовал в себе силы одолеть все, что появится на экране. Он остался спокоен, даже когда возникло число непрочитанной корреспонденции, 3281, выделенное жирным шрифтом, словно в знак его нерадивости. Джастин быстро прокрутил список, отметив несколько писем, подобных зову хворой антилопы в тысячном стаде, которая своим слабым меканьем привлекает хищников. Письма были от брата, умолявшего его приехать домой. Джастин читал их медленно, отдавая должное автору, прекрасно владевшему слогом: одно письмо резкое, злое, обличительное, другое душевное, понимающее, прощающее, третье будничное, как выпуск новостей, и последнее – доброе, беззащитное. Этакие стилистические упражнения для брата, мечтавшего стать писателем, а теперь вынужденного управлять семейным бизнесом. Каждое письмо сообщало одно: семья разорена, сам он бездарен и не умеет вести дела, в тяжелый час Джастин покинул родных, но должен вернуться и спасти их. Последнее послание заканчивалось поэтически, единственной строкой: «Я иду ко дну».
Джастин долго смотрел на эти слова, вспоминая, как однажды брат сказал ему: «Беда в том, что ты лишен воображения. Не видишь себя в иной ипостаси». Верно. Он не представлял себе иной жизни.
Парой щелчков мышью Джастин выделил 3281 сообщение и, не колеблясь, все удалил.
С ноутбуком на коленях он откинулся на бархатную спинку дивана, чувствуя неподъемную тяжесть во всем теле. Без всяких усилий с его стороны мгновенно возникла четкая и яркая картина нынешний жизни семьи: тихие коридоры,
