о ней и хотел только ее, а все остальное было фальшью и обманом самого себя. Не может один человек заменить другого, особенно если в том, единственном человеке, заключена вся твоя жизнь.
Его высадили у самого дома, и такси тут же умчалось. Олег не помнил, попрощался со своими спутниками или нет. Равнодушие и тоска овладели им до такой степени, что все, не касающееся Дианы, смертельно ему надоело и не вызывало никаких чувств, кроме желания поскорее от всего избавиться.
Он поднялся к себе, кое-как разделся, отмечая почти бессознательно, что напился порядочно, и тут же уснул, жалея, что еще жив.
Но он помнил, что Диана обещала ему позвонить, и даже во сне, ворочаясь на продавленном диване, напоминал себе об этом.
Все следующее утро Олег был занят тем, что решал головоломку: звонить или не звонить?
Ему было очень плохо, он ходил по квартире из угла в угол, пил воду стакан за стаканом, курил и думал.
Позвонить хотелось страшно. Готовые фразы висели на языке и рвались в атаку. Но боялся, что не сумеет их сдержать, и все рухнет окончательно. Кроме того, он помнил, что Диана обещала ему позвонить сама. В конце концов, Дольников убедил себя, что надо проявить выдержку. Что это плохая примета — менять правила игры. И если Диана позвонит, все наладится и станет лучше прежнего.
Плохо соображая после вчерашнего, но упорно лелея эту мысль, Олег час за часом ждал звонка, поглядывая то на телефон, то на дверь, то в окна, в кухне и комнате попеременно.
Но звонка все не было.
За окном сиял новенький, как монета, день, доносились в открытую форточку голоса людей, шумели негромко машины. Никому не было дела до оставленного в одиночестве Дольникова.
Впервые ему подумалось, что в этом большом городе, которому отдано столько лет жизни, он может оказаться совершенно один. Из семьи ушел, друзья пропали, приятелям лучше не звонить. Кому он нужен со своими проблемами? Разве что Верховцеву? Но тот наверняка обиделся за вчерашний фортель, обращаться к нему было бы опрометчиво — пошлет. И правильно сделает.
День, казавшийся бесконечным, медленно переваливал на вторую половину.
Диана так и не позвонила.
Отчаявшись, Олег набрал номер Ирины.
«Я ведь могу узнать, как она себя чувствует? — подбадривал он себя. — И вообще, имею я право на общение? Мы же не враги. Я желаю ей только добра. И потом, мы прожили вместе больше двадцати лет, это что-то да значит…»
— Да? — послышался спокойный голос супруги.
Дольников так поразился звуку знакомого голоса, что едва удержал радостный вопль.
— Привет, — проговорил он заботливо. — Как ты?
— Нормально.
Олег не знал, чему больше радоваться: тому, что она хорошо себя чувствует, или тому, что вообще разговаривает с ним.
— Ты… тебе лучше? — спросил он.
— Лучше, — коротко, но спокойно подтвердила жена.
То, что она не прерывала разговор, Дольников отметил как добрый знак.
«Хорошо, что набрался смелости и позвонил, — подумал он. — Только ради этого стоило вчера напиться».
— А я тут один, — заявил он, не думая.
И тут же, чувствуя глупость и жестокость сказанного, начал торопливо исправляться:
— Вчера нехорошо получилось. Алина меня вызвала, а потом набросилась… А я помочь хотел.
— Я поняла, — сказала Ирина. — Спасибо.
— Нет, если что нужно, ты скажи! — воскликнул Дольников. — Хочешь, прямо сейчас приеду?
— Не надо, — все так же спокойно, но твердо возразила она. — У меня все есть.
— Алина вчера так тебя защищала, — засмеялся Олег, удачно миновав повисшую было паузу. — Я даже испугался.
— Да, — ответила Ирина, — дочь меня любит.
«А ты нет, — услышал Дольников несказанное. — И никогда не любил».
— Ира, ты не думай, — проговорил он виновато, — мы не чужие люди… Я за тебя так переживаю… Очень.
— Спасибо, — ответила жена. — Извини, я устала.
— Да, да, — заторопился Дольников. — Отдыхай. Тебе нужен покой.
— Прощай.
— Поправляйся…
Разговор прервался.
Не успел Олег подумать о том, что означает это «прощай», как у него в руках зазвонил, вибрируя, телефон — он едва не выронил его от неожиданности.
«Диана!» — мелькнула мысль.
Но это был Верховцев. Уточнив адрес, он вскоре явился — и Олег несказанно ему обрадовался. Даже сам не ожидал.
— А здесь неплохо, — говорил Вадим, расхаживая по квартире. — Солнца много, воздуха. Ремонтик, конечно, древний… Но для тебя сойдет.
— Ты так все разглядываешь, будто хочешь написать про меня книжку, — заметил Дольников.
— А для чего еще писателю нужны друзья, как не для того, чтобы писать о них книжки? — отреагировал вполне серьезно Верховцев.
— Не вздумай, — пригрозил Олег.
— Да брось ты, — отмахнулся он. — Не такая ты важная птица, чтобы тратить на тебя время.
Подошел к Олегу, который курил около открытого настежь окна.
— Ну, чего ждешь, хозяин? Доставай подарки! Или зря я все это притащил?
Дольников затушил окурок и достал из пакета, который принес Вадим, две бутылки вина, мясную нарезку, яблоки, хлеб, сыр, огромную гроздь винограда — все ягоды были как на подбор и светились на солнце матовым теплым блеском.
— Я сервирую стол, а ты открывай вино, — распоряжался Вадим. — Шевелись!
Олег нашел штопор, принялся за дело. Получалось у него плохо: руки не имели нужной твердости, а туповатый, с пятнышками ржавчины, штопор никак не хотел входить в пробку.
— Бодрей, дезертир! — прикрикнул на него Верховцев.
Олег с досадой надавил на штопор, тот сорвался и поранил руку.
— Вадим, ты же понимаешь! — взмолился Дольников, облизывая ранку. — Не до них мне вчера было…
— Да понимаю я все, — сказал друг, отнимая у него штопор. — Садись и ничего не трогай. А то всего себя покалечишь.
Вскоре вино было открыто, стол накрыт, и приятели, выпив по два бокала, неторопливо закусывали и мирно беседовали.
— Ты знаешь, какая Ирка была талантливая? — говорил Дольников, вертя в пальцах виноградину. — Она так рисовала — все конкурсы в школе выигрывала. Хотела художницей стать… Но родители настояли, чтобы пошла в бухгалтеры. Ты знаешь ее мамашу?
— Знаю, — кивнул Вадим.
— А она всю жизнь переживала… Может, и сердце из-за этого посадила — загубила талант. Алина в нее, тоже рисует. Но я ни черта в ее рисунках не понимаю. Не то импрессионизм, не то модернизм, не то какая-то ничего не выражающая абстракция…
— И не надо понимать, — сказал Верховцев. — Просто не трогай ребенка. Пускай развивается.
— Ребенка, — проворчал Дольников. — Этот ребенок так на меня орал…
Он покачал головой, проглотил виноградину.
— Бросил бы ты ее, — посоветовал Верховцев.
— Ты опять! — грозно посмотрел на него Олег.
— Чего добился? Будешь сидеть тут днями и пить в одиночестве.
