пожал плечами Олег. — А там как пойдет.
— Хорошо, — уже поверив, и оживляясь все больше, отозвался Мирончик. — Тогда у меня?
— Лучше у тебя, — кивнул Олег. — Сам понимаешь…
— Понимаю, — понизил он голос. — Часов в шесть? Как все уйдут?
— Договорились.
Когда Мирончик вышел, Дольников запоздало подумал:
«Зачем это я? После сегодняшнего… Нарываюсь?»
Он взглянул на телефон, лежавший на столе.
«А, все равно. Чего я боюсь? Хуже уже не будет. Она приедет только завтра. Если я сегодня не выпью, кого-нибудь убью».
Тут был тонкий момент. К переживаниям по поводу молчания Дианы прибавилась досада от допущенной ошибки. Если Дольников чем-нибудь по настоящему и гордился, так это своей уверенной поступью в профессии. Тут была его гордость и сила. Он был здесь на своем поле, и считал себя высококлассным игроком — мастером. И вот такое падение. И главное, нечем крыть! Ошибка для него, фанатичного буквоеда, требующего того же от других, непростительная!
В сущности, Слуцкий еще мягко с ним обошелся. Мог бы запросто попереть с должности. И не за такое слетали.
Но снисхождение шефа радости не приносило. Денег лишил, унизил при всех… Какая там радость. Тоска.
И Диана пропала.
Там, где страдает уязвленное самолюбие, можно утешиться только одним — забвением. Поэтому Олег и потянулся к Мирончику, почти неосознанно. Ухватился за первый попавшийся сук, лишь бы не уйти с головой.
«Посидим, — думал он, косясь на телефон, — поговорим. А то надоело уже Верховцеву плакаться. Гене я, конечно, лишнего не скажу… Зачем, чтобы вся редакция узнала про мои семейные тайны? Но хоть его послушаю, и то живая душа».
И еще одно терзало Дольникова неотступно. Он считал себя современным человеком, и при случае кичился этим. Но вся его современность заключалась в том, что он кое-как научился пользоваться смартфоном и мог назвать имена двух-трех молодежных кумиров. Во всем остальном он был махровым домостроевцем, и его грызла самая заурядная, ветхозаветная ревность. Он думать не мог спокойно о том, что Диана находится с другим. Это бесило, сводило с ума, поглощало все его мысли и силы.
«Неужели не позвонит? — думал он. — Третий день молчит… В командировку сбежала. И ни слова».
Чтобы выпустить хотя бы на минуту из виду телефон, Олег подошел к окну, глянул на противоположный дом. Девица пропала, и окно было закрыто, несмотря на теплую погоду.
«И эта меня бросила, — с какой-то обидой подумал Дольников. — Все меня бросают. Один Гена Мирончик остался».
Через час он все-таки не выдержал. Настроил себя должным образом и позвонил.
— Мне некогда, Олег Петрович, — быстро, не здороваясь, проговорила Диана.
Давала понять, что сейчас с кем-то общается по работе, и телефонный разговор невозможен.
Но по каким-то едва уловимым приметам, по наитию Дольников догадался, что она лжет.
— Ты когда приедешь? — спросил резко.
— Не знаю. Завтра. Вечером. Ночью…
— Что ты крутишь? — не выдержал Дольников.
— Извините, Олег Петрович, мне пора.
В трубке раздались короткие гудки. В гневе Дольников снова ткнул в ее номер на экране, затем, не понимая, что делает, нажал отбой. Палец соскользнул, набор номера продолжился, и Дольников принялся яростно тыкать пальцем в экран, бормоча ругательства в адрес телефона, Дианы и всех на свете.
— Нет, напьюсь сегодня в хлам, — подытожил он, откладывая телефон на край стола. — И Гену напою. Может, подеремся с кем-нибудь…
Он чувствовал, что сам опасен для себя. Желание произвести какое-нибудь разрушение охватывало его все сильнее. Лучше всего было бы сейчас уйти домой, но уходить некуда — «одиночка» на Кедышко вызывала содрогание. Он попытался сосредоточиться на работе, и кое-как протянул до вечера. И лишь тогда вздохнул чуть свободнее, когда сел на стул в кабинете Мирончика, а тот закрыл дверь на ключ.
Кабинет Гена Мирончик делил с Галей Свирко, мужиковатой, насмешливой и скандальной особой, еще одной личной ненавистницей Дольникова. Галя писала на социальные темы и была ярой поборницей института брака. Если она чуяла, что Гена собирается выпивать, нарочно допоздна задерживалась в кабинете. Таким образом помогала жене Мирончика бороться за трезвый образ жизни ее супруга. Но сейчас она была в отпуске, и приятелям никто не мог помешать собраться вместе.
— Я уже все купил, — сообщил Мирончик. — С тебя двенадцать рубликов.
Олег молча передал ему деньги.
«Ничего ему не рассказывать, — напомнил он себе. — Будет выспрашивать, вытягивать хоть что-нибудь… Молчать. Отшучиваться, дурачиться — и ничего не говорить. Иначе — крышка».
— Взял как обычно, — докладывал Мирончик, — ветчины, колбаски полукопченой, кукурузы, хлеба, майонеза, сыра…
— Куда столько? — засмеялся Дольников.
— Закусить же надо, — возразил Гена. — Если бы знал, что будем сидеть, я из дома захватил бы баночку аджики. Сам готовил.
— Да ну? — заставляя себя отвлечься от того, что терзало неотступно, не поверил Олег.
— А что там делать? — немедленно воспламенился Гена. — Помидоры перекрутил, чеснок добавил, перец, соль, сахар… Я два десятка пол-литровых банок закатал. А что? Все любят. Дети, знаешь, как едят? За уши не оттянешь. Только и просят: папа, дай аджики… А что, для здоровья полезно. Одни витамины, плюс чеснок — от всех простуд. Жалко, маловато сделал…
Мирончик был образцовым родителем. Своих троих детей обожал и пестовал неутомимо. А готовить, закупать продукты, хозяйничать любил по природе своей, и мог говорить на эту тему бесконечно.
— Не лень тебе? — спросил Олег.
— А чего там лень? — удивился тот. — В выходные надо же чем-то заниматься? А тут от родителей овощей привез три сумки, куда их девать? Помидоры быстро портятся, ну, я их все в аджику…
Дольников слушал глуховатый, конспиративно приглушенный голос Мирончика, смотрел, как тот быстро и ловко режет колбасу своими маленькими, крепкими ручками, и постепенно успокаивался. Обида, злость на Диану не проходили, но спрятались на время куда-то, и ради этого стоило зайти к незаслуженно заброшенному Гене, послушать его кулинарные речи и поесть хотя бы один раз в день.
— Наливай, — сказал Мирончик, расставив на Галином более чистом столе тарелки со снедью и усевшись напротив Дольникова.
Олег открыл бутылку водки, налил, они выпили, ограничившись коротким тостом «за встречу», и принялись закусывать. Гена из отрезанного уголка пакета густо, вензелями, выдавил на ломоть хлеба желтоватый, в зеленых точечках укропа, майонез и принялся уплетать его вместе с кукурузой, время от времени цепляя на вилку кусок ветчины и отправляя в рот.
Любуясь им, Олег тоже начал старательно жевать, и скоро в желудке потеплело, по всему телу прошла мягкая волна и широко разлилась, грея одновременно шею и затылок.
— Хорошо, — сказал он, опуская вилку.
— Угу, — кивнул с набитым ртом Мирончик и
