земную орбиту.
Растения! Растения с листьями как лезвия маминых швейных ножниц, растения с листьями формой как глаза Джесси Ко, растения с крохотными лиловыми цветочками на тонких зеленых стебельках. Сколько раз папа вспоминал вслух, как прекрасны дикие растения! Камень у нее под ногами весь в черных пятнах — это что, лишайник? Папа вечно рассказывал про лишайники! Она тянется потрогать его, но рука проходит сквозь камень.
— Здесь можно только смотреть, — объясняет миссис Флауэрс. — В Атласе твердая лишь земля. Как я уже говорила, попробовав более новое, дети редко сюда возвращаются.
Она ведет Констанцию к основанию стены. Все вокруг неподвижно.
— Рано или поздно, — говорит миссис Флауэрс, — все живое умирает. Ты, я, твоя мама, твой папа, все и вся. Даже известняковые блоки, из которых сложили эти стены, состоят по большей части из скелетов давно умерших животных, ракушек и кораллов. Идем.
В тени под ближайшей башней видны изображения нескольких людей. Один смотрит вверх, другого камера застигла на лестнице. Констанция видит рубашку с пуговицами, синие брюки, мужские сандалии, женский жакет, однако программа размыла лица.
— Из соображений приватности, — объясняет миссис Флауэрс. Она указывает на лестницу, обвивающую башню. — Мы поднимемся туда.
— Вы вроде сказали, что здесь твердая только земля.
Миссис Флауэрс улыбается:
— Поброди здесь подольше, деточка, и узнаешь секрет-другой.
С каждой ступенькой Констанция видит все больше современного города, раскинувшегося по обе стороны стены: антенны, автомобили, здание с тысячей окон — все застыло во времени. Констанция еле дышит, пытаясь вобрать это все.
— Сколько существует человечество, мы, люди, пытались одолеть смерть. С помощью медицины, технологии, борьбы за власть или путешествий. Никому это не удалось.
Они выходят на вершину башни. Констанция смотрит, и у нее кружится голова. Красный кирпич и белый камень, состоящий из тел умерших животных, зеленый плющ, волнами наплывающий на стену, — всего этого чересчур много.
— Однако часть построенного нами живет, — продолжает миссис Флауэрс. — Примерно в четыреста десятом году нашей эры император этого города, Феодосий Второй, возвел пять километров стен, чтобы соединить те десять километров стен со стороны моря, которые у города уже имелись. Феодосиевы стены были двойные: внешняя два метра толщиной и девять высотой, внутренняя пять метров толщиной и двенадцать высотой, — и кто знает, сколько людей отдали жизнь на их строительстве?
Крохотное насекомое запечатлелось, когда ползло через перила точно перед Констанцией. Панцирь у него иссиня-черный, блестящий, ноги невероятные, членистые. Жук.
— Больше тысячи лет эти стены отражали все нападения, — рассказывает миссис Флауэрс. — Книги конфисковывали в портах и не возвращали, пока не скопируют — от руки, разумеется. Некоторые считают, что в определенные периоды времени библиотека внутри города содержала больше книг, чем все другие библиотеки мира, вместе взятые. И все это время случались землетрясения, и наводнения, и войны и горожане сообща укрепляли стены, зараставшие сорняками и размываемые дождем. И уже никто не помнил поры, когда этих стен не было.
Констанция тянется потрогать жука, но перила распадаются на пиксели, и вновь ее пальцы проходят насквозь.
— Ни ты, ни я не доберемся до беты Oph-два. Это горькая правда. Но со временем ты поймешь: можно гордиться участием в деле, которое тебя переживет.
Стены не движутся, люди внизу не дышат, деревья не качаются, автомобили стоят на месте, жук застыл во времени. Констанция внезапно понимает то, о чем не задумывалась раньше: десятилетки, родившиеся на борту, такие, как ее мама, просыпались в свой библиотечный день, мечтая о том, как ступят на бету Oph-2, вдохнут воздух за пределами «Арго». Они воображали убежища, которые будут строить, горы, на которые поднимутся, формы жизни, которые, возможно, обнаружат, — вторую Землю! После библиотечного дня они выходили из своих кают изменившиеся, со складками на лбу, с опущенными плечами и потухшими глазами. Они больше не бегали по коридорам, а с концом светодня принимали сонные таблетки. Иногда Констанция видела, как дети постарше уставляются на свои руки или в стену или проходят мимо столовой ссутулившись, будто на спине у них невидимые рюкзаки с камнями.
Ты, я, твоя мама, твой папа, все и вся.
Констанция говорит:
— Но я не хочу умирать.
Миссис Флауэрс улыбается:
— Знаю, деточка. Ты еще долго-долго не умрешь. Тебе предстоит помогать удивительному путешествию. Идем, нам пора, здесь время течет странно, и уже начинается третья еда.
Она берет Констанцию за руку, и они вместе взлетают над башней, город под ногами уменьшается, становится виден пролив, затем моря и континенты. Земля постепенно сжимается в точку, и они выходят из Атласа в библиотеку.
В атриуме собачка виляет хвостом и прыгает на Констанцию лапами. Миссис Флауэрс смотрит на нее с нежностью, а огромный потрепанный Атлас закрывается, взлетает и плывет к полке. Почти все члены команды уже ушли.
Ладони у Констанции мокрые, ноги болят. Она думает о младших детях, бегущих сейчас по коридору к третьей еде, и долгая боль пронзает ее как нож. Миссис Флауэрс указывает на бескрайние полки:
— Деточка, каждая из этих книг — дверь, ворота в другое время и место. У тебя впереди целая жизнь, и у тебя все время будут книги. Этого вполне довольно, не правда ли?
Глава восьмая
По кругу, по кругу
Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Θ
…на север, на север, много недель мельник и его сын ехали на север, сидя у меня на спине. Мышцы мои от усталости сводила судорога, копыта растрескались, я мечтал отдохнуть, съесть хлеба и, возможно, кусочек-другой баранины, мечтал о рыбном супе и чаше вина, но как только мы добрались до их каменистой промерзлой земли, мельник запряг меня в колесо.
Я ходил бесконечными кругами, вращая жернов, перемалывая пшеницу и ячмень для каждого крестьянина этого бесприютного, неплодородного края, а если я замедлялся хоть на миг, мельников сын хватал палку и бил меня по задним ногам. Когда меня наконец выпустили на пастбище, с неба пошел ледяной дождь, задул яростный морозный ветер, а лошади не желали делиться со мной своими жалкими пучками травы. Хуже того, они ревновали ко мне своих жен, к которым я не чувствовал ни малейшего влечения! О розах в ближайшие месяцы нечего было и думать.
Я смотрел на птиц, летящих в более зеленые края, и грудь мою сжимала тоска. Отчего боги так жестоки? Разве я мало наказан за мое любопытство? В той ужасной долине я только и делал, что вращал жернов, по кругу, по кругу и снова по кругу, по кругу, едва
