что не уйду.
Король перестает улыбаться. Хищником подпирает коленями локти, хищником склоняет голову, кутая ресницами в паучий кокон эту твою последнюю фразу. Он заполнит ее ядом, а потом разжует вместо шоколада. А я.
Я закрываю уши и жмурюсь. Если бы мне иголку с ниткой, я бы зашил свой карман, потом в темноте – сердце, а после – рот с ушами. Но у меня нет ниток с иголками. В этом салоне полно вещей, но все они бесполезны. Поэтому я делаю то, что делаю всегда. То, что могу. Представляю себя на сцене.
Хочешь, покажу фокус, Чон Чоннэ? Зал затемнен. Полно народу. А ты. Ты главный гость. Следи
внимательно
за рукой.
Или ты уже нашел наперсток?
Людей много. Все пришли исключительно ради меня, в программе никого другого. Номер всего один. Резкий, немного затянутый, поэтапный.
Сначала стою в темноте в самой дальней точке от края сцены. С каждой клавишей пианино делаю шаг вперед. Клавиш восемьдесят восемь. И шагов тоже. Начинается все с субконтроктавы «Ля». Она разносится по залу. Я родился: вижу, слышу, чувствую.
Почти девяносто шагов – это пара кругов. Немного похоже на настольные игры, в которых кубик показывает, сколько клеток можно пересечь за ход. На некоторых – обманки или дары. Напольная поверхность моей сцены изрисована змееобразными клетками, по которым я и должен шагать. Их, этих клеток, разумеется, восемьдесят восемь. На некоторых обманки – они помечены красной краской. Мне положено задержаться на них подольше и собрать предметы, которые находятся на этих клетках.
Собрать дары. Они обманчивы, конечно, но даже ложь всеми шансами может стать во благо. В моем случае точно.
Четыре красных клетки с предметами разбросаны среди большой и пятой октав. Нож, веревка, упаковка таблеток, полиэтиленовый пакет. Постепенно под восемьдесят восемь коротких протяжных звуков я собираю все и подбираюсь к финишу – краю сцены по центру. На «До» пятой октавы.
После нее беру каждый из предметов по очереди и показываю зрителям. Здесь загораются люстры в зале, и мне видно, сколько рук поднято в воздух. Потом свет снова гаснет. Я сменяю предмет. Поднимаю, зажигаются люстры, запоминаю количество поднятых ладоней.
И так со всеми предметами —
мерцание,
затухание,
голосование.
Когда оно заканчивается, орудие выбрано. Пропадают все источники света, остается только выделяющий меня прожектор. Пианино начинает игру заново – с первой клавиши до последней – в темпе, который с каждым разом нарастает. Пока это происходит, я себя убиваю.
Кульминация.
Способ всегда разный, в зависимости от собравшейся аудитории. Кому что больше по душе. Там каждый пришел осмысленно. Все знают, что увидят, покупая билет на шоу «Самоубийство эльфа».
Когда я режу вены, всегда – вертикально. Во-первых, чтобы не затягивать. Во-вторых, потому что красочней.
Если вешаюсь, сверху спускается перекладина на манер тех, что используют акробаты. Мне остается сносно привязать веревку и смастерить петлю. А клавиши ускоряются в своем забеге.
Когда выбирают упаковку таблеток, я их грызу. Забрасываю каждую, как леденцы – по одной, пока не опустеет баночка.
Если выпадает пакет, не мешкаю. Зрелищно будет, когда он начнет втягиваться в мой рот при вдохе, а после оттопыриваться обратно при выдохе. С пакетом сложнее. Здесь руки часто служат инстинкту самосохранения – пытаются разорвать на пике шокирующего стресса. Потому, когда выпадает пакет, выезжает и перекладина акробатов, чтобы я мог привязать к ней веревку, а потом и собственные руки выше головы – запереть инстинкты.
После шоу все всегда расходятся.
И, когда зал пустует, я воскресаю. Кровь втекает обратно, кости срастаются, желудок прочищается, легкие возобновляют работу. Вечером следующего дня снова полный зал и очередной спектакль. А между ними – люди, Чоннэ. Ловят меня на улице, спрашивают, как мне все это удается.
Я им говорю: фокус.
Они спрашивают: как?
Я говорю: вы смотрите на то, что у меня внутри. Не на то, что снаружи.
Они, конечно, не понимают. Но фокус таким и должен быть, так?
– Что тебе сказала Кори?
Так, Чоннэ? Ты следил за рукой?
– Что у Итана было тяжелое детство.
– И все?
Внимательно? Его величество готов душить паутиной все буквы, которые соберешь в слова. Знаешь? Знаешь. Стойко держишь взгляд, откидываешься на спинку кресла и опускаешь руки на подлокотники:
– Что у него посттравматический синдром, который проявляется расстройством психики и псевдологией.
Все так просто и легко в устах. Никаких теней в мимических тайниках, все как есть – бесхитростно,
общеизвестно,
обыкновенно.
Я начинаю с кудрей. Подглядываю. Они, как всегда, меняют форму лица, а глаза. Глаза меняют выражение. Ури замечает тоже – то, как ты звучишь. Будто называешь предметы с моего курса. Будто у всех в потоке такой же список и такие же сложности.
– О, как ты хорошо и емко сказал! Сразу видно: историк. Четко, кратко, информативно. – Он смягчает поведение, но не взгляд. – Она тебе не сказала, что за расстройство, так ведь?
– Я спросил, но она дала понять, что Итан не хочет, чтобы я знал.
Король коротко мычит в ответ и снова падает на спинку дивана, оставляя бутылку на столе:
– Не совсем не хочет, но бог с этим, он все равно меня проклянет, когда узнает, что я тебе все разболтал. И показал.
Есть разве смысл теперь? Мне ни шикнуть на короля, ни отвесить пощечину за то, что он не притворился мной, когда увидел тебя на пороге. И вот теперь ты, дурак, говоришь «не уйду», понятия не имея, какую ответственность это «не уйду» могло бы на тебя наложить, если б я поверил и подпустил. А я ведь знаю, что там впереди. Это все, что доступно мне в моем застывшем кадре, – защита самого себя.
А с тех пор, как узнал шаги, еще и тебя.
– Ты делаешь это ему назло?
Ури впитывает твой вопрос, но медлит. Наблюдает. Ищет. Думает.
Кажется, ты делаешь то же самое. Касаешься затылком мягкой бежево-розовой ткани, сжимаешь ладони в кулак на животе и рассматриваешь. А я подглядываю.
Кажется, ты любуешься этим беспорядком, этим военным раскрасом на моем лице, мокрыми губами, измазанным комбинезоном. Я вижу: ты ищешь меня в моих же глазах, и что-то заставляет вибрировать застывшие предметы, словно они готовы распасться на молекулы.
– Черт возьми, Итан… – шепчешь громко и эмоционально, с тяжелым вздохом запрокидывая голову к незримому небу.
– Я не Итан.
Слышишь. Когда выпрямляешься, глаза улыбаются блеском. Улыбаются немного и губы.
– Я думал, что ты… он… бежит от меня, потому что болен физически. С ужасными прогнозами
