сутки очутился уже въ объятіяхъ своего добрѣйшаго опекуна Ѳедора Петровича. Ѳедоръ Петровичъ очень постарѣлъ. Мироновна вся сгорбилась и безъ слезъ уже не могла говорить со своимъ питомцемъ. Она, разумѣется, повела его на могилки; а Ѳедоръ Петровичъ заговорилъ его хозяйственными разговорами.
Узнавши, что Горшковъ въ городѣ, Телепневъ полетѣлъ къ нему. Артистъ ужасно выросъ, растолстѣлъ, но за то, вопреки художественнымъ замашкамъ, подъ гребенку выстригъ свою большую голову.
— Боря, — кричалъ онъ. — Нѣтъ, братъ, неудача въ женскомъ нолѣ, Боря. «О женщины!» сказалъ Шекспиръ и это совершенная правда. Вообрази ты себѣ, милый мои лутикъ-то, лутикъ…
— Который лутикъ?
— Все тотъ же единственный, безцѣнный; нѣтъ, подлый, отвратительный лутикъ, моя ученица-то.
— Институтская?
— Да, да. Лутикъ, на котораго я тратилъ всѣ силы моей музыкальной души, и вдругъ, этакая гадость, вышла замужъ за прокурора. Теперь вице-губернаторша, позволите видѣть. Повѣрьте, говоритъ, Валерьянъ Михайловичъ, что я никогда васъ не забуду. О женщины! да что я изъ ея памяти — шубу что ли сошью?
— Такъ что ты, Валерьянъ, очень теперь огорченъ?
— Ни на что не похоже, страсть напала на этихъ дѣвчонокъ выходить замужъ за разныхъ перепевдѣевъ! Воть и Надя…
— Неужто вышла?
— Какже, за бурбона за какого-то, за полковника. Онъ ее увезъ куда-то къ чорту на кулички, въ резервный батальонъ.
Анна Ивановна присутствовала при этомъ разговорѣ. Она очень немного измѣнилась.
— Вотъ видите, Борисъ Николаичъ, мой Валерьяша совсѣмъ помутился. Хочетъ К. оставить.
— Куда же ты, Валерьянъ?
— Подлое это татарское гнѣздо! Опротивѣли мнѣ эти помѣщичьи утробы. Какая тутъ музыка! Нѣтъ, я вонъ, я въ Питеръ махну!
— Что же, добрый путь. Въ Петербургѣ, конечно, музыканту лучше. Вотъ поѣдемъ со мной, я довезу тебя.
— Все это такъ, — заговорила Анна Ивановна, — только смущаетъ меня, Борисъ Николаевичъ, какъ тамъ Валерьяны найдется въ большомъ городѣ. Въ К. его всѣ полюбили, онъ тамъ какъ у Христа за пазухой жилъ.
— Да что, мамочка, толку-то, что меня тамъ бифштексами откармливали. Коли у меия талантъ есть, такъ мнѣ впередъ нужно идти. А тамъ я самый первый музыкантъ, какъ разъ опошлѣешь и сдѣлаешься фортепіаннымъ учителемъ Горшковымъ, или въ геніи тебя доморощенные произведутъ. Тогда и конченъ балъ, погибъ.
— Что въ К.? здравствуютъ-ли милыя барыни?
— Омерзѣніе я къ нимъ почувствовалъ, Боря. Бовтовъ этотъ дурацкій. Сплетвпчество, всякую мѣру превышающее. Вообрази, братъ, что про тебя тамъ наплели!
— И воображать не хочу.
— Нѣтъ, вѣдь ты послушай только. Будто-бы тебя товарищи заставили за мерзкопакостные поступки выйти изъ университета.
— Ну, а потомъ?
— Что ты, видишь-ли, ябедничалъ начальству, а въ салоны ѣздилъ съ особыми тайными цѣлями. Откуда, говорятъ, вдругъ у простаго студента — и вдругъ рысаки. Да, говорю я имъ, дѣйствительно, вы и не замѣтили, онъ совсѣмъ не русскій былъ. Его англійское правительство подослало волновать умы въ татарскомъ государствѣ!
— Ха-ха-ха!
— Право. Этакіе скоты. Ну, и Ольга. Ивановна…
— Что-же Ольга Ивановна? — спросилъ не безъ любопытства Телепневъ.
— Ну, братъ Боря. Сія вдовица удалилась было сначала въ пустынныя дебри, но потомъ ощутила нѣкоторые другіе инстинкты.
— Полно, Валерьянъ…
Анна Ивановна, догадываясь, что ея Валерьяша начнетъ что-нибудь врать, скромно удалилась изъ комнаты.
— Вотъ видишь, мать выгналъ родную.
— Да вѣдь у меня родительница больно ужь на счетъ благочестія прохаживается. А ужь про вдовицу я самую суть говорю.
— Не можетъ быть.
— Да что въ самомъ дѣлѣ, Боря, откуда ты пріѣхалъ, изъ какихъ странъ? Ты въ добродѣтель нашихъ татарскихъ барынь вѣришь! Я тебѣ докладываю заподлинно, что вдовица пребывала въ непорочности до ноября мѣсяца. Явилась она опять добрымъ порядкомъ, засѣла у себя въ угловой, и кончилось это тѣмъ, чѣмъ, братецъ, у насъ со всѣми барынями кончается. Скотина Битюковъ…
— Не можетъ быть, — прервалъ Телепневъ. — Неужто выходитъ за него замужъ?
— Держи карманъ, женится онъ. У него такихъ невѣстъ много въ татарскомъ государствѣ.
— Такъ что онѣ съ герцогиней-то теперь на ножи?
— Сначала было ничего, обходились мирно, а потомъ такой шкандалище разразился, что просто пальчики оближешь. Герцогиня-то ужь послѣ того въ богомольство ударилась, все у владыки сидитъ.
— Значитъ, все по старому, — заключилъ Телепневъ, — занимательнаго мало. Я, Валерьянъ, теперь такъ чуждъ этого міра, точно будто ты мнѣ разсказываешь про какихъ-нибудь лапландцевъ или эскимосовъ. Ну, что нашъ Абласовъ?
— Здоровъ, работаетъ, братъ, онъ свое дѣло сдѣлаетъ; только ужь больно серьезенъ, такъ что иной разъ мнѣ ужь съ нимъ и неловко.
— Онъ домой поѣхалъ?
— Да. А я вотъ здѣсь поживу съ мамочкой, а къ августу ты меня захвати съ собой, Боря, какъ назадъ поѣдешь къ нѣмцамъ. Дали мнѣ рекомендательныхъ писемъ волю, заручусь уроками. Я, голубчикъ, ничего въ этой татарской лужѣ не писалъ, замысловъ много, да лѣнь поганая обуяла.
XXXV.
Телепневъ долженъ былъ отправиться съ Лапинымъ въ имѣніе Пелагеи Сергѣевны. Тамъ его ввели во владѣніе, и на этотъ разъ онъ гораздо больше вникнулъ въ дѣла, чѣмъ въ прошломъ году. У Пелагеи Сергѣевны крестьяне были на оброкѣ и заведена была маленькая господская запашка. Телепневъ, осмотрѣвши хозяйство, нашелъ, что эта запашка отягощаетъ только крестьянъ, а доходу приноситъ очень мало. Ѳедоръ Петровичъ сначала было возмутился тѣмъ, что Телепневъ начнетъ баловать крестьянъ; но молодой помѣщикъ представилъ ему очень основательные резоны и заговорилъ съ нимъ уже не въ прежнемъ ничего не знающемъ тонѣ. Заживаться въ имѣніи нечего было, и онъ предложилъ Лапину отправиться въ Альховку, гдѣ за годъ опекунъ много завелъ разныхъ заведеній.
Имѣніе, дѣйствительно, оказалось въ отличномъ порядкѣ. Ѳедоръ Петровичъ устроилъ флигель, завелъ большое скотоводство, выстроилъ маслобойню и заложилъ винокуренный заводъ. Въ шести верстахъ отъ деревни, онъ для удобства хлѣбопашества завелъ небольшой хуторокъ — въ очень красивой мѣстности. Крестьяне уже не приходили ни о чемъ просить Телепнева, но на сходкѣ, которую онъ самъ приказалъ собрать, молодой баринъ разспросилъ ихъ о хозяйствѣ и когда нѣкоторые старики, почесывая затылокъ, начали толковать, что вотъ запашка прежде была поменьше, то Телепневъ показалъ имъ по вѣдомостямъ, что прежде и душъ было меньше, и что на тягло приходится ровно столько же десятинъ, какъ и въ былое время.
Прикащикъ былъ нанятъ Лапинымъ другой, изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ. Старый совсѣмъ проворовался.
Наединѣ съ Ѳедоромъ Петровичемъ, Телепневъ все настаивалъ на томъ, что запашка дѣйствительно тяжела и гораздо лучше расширить хуторское хозяйство съ вольнаго найма.
— Все это, батюшка, отъ насъ не уйдетъ, — отвѣчалъ Ѳедоръ Петровичъ. — Когда рабочіе понадобятся, наймемъ и рабочихъ. А вы слушайте ихъ. Развѣ имъ при бабушкѣ-то такое было житье, какъ теперь? Каждый дворъ справлялъ по шести подводъ. А до города-то, батюшка, двѣсти верстъ, какъ вамъ извѣстно. Такъ что на тягло и сходило еще рублей
