- Я не хочу, - возразил я.
- За вами ходит Заза? - спросил он.
- Да. И я ей весьма за это признателен.
{139} Он покачал головой, и так выразительно, что я счел нужным спросить его, почему он против?
- Не желаю, чтобы в моей гостинице вышел скандал, - пробурчал он.
- Но какой же скандал может выйти из того, что Заза за мной ходит?
- Не в этом дело. Она только что порвала с любовником.
- А!
- Именно. Месяца полтора тому назад. Он иногда появляется и тогда между ними происходят бурные объяснения. С меня довольно и этого, вы понимаете...
- Понимаю. И, конечно, меня это устраивает еще меньше чем вас. Однако, в госпиталь я не переберусь. Лучше помереть тут, чем там поправиться. Попробуйте сказать Заза, чтобы она больше ко мне не приходила? Тем более, что она, сколько я знаю, работает и возвращается поздно.
Я уже начинал утомляться. Хозяин немного помедлил, ничего не прибавил и ушел.
Когда Заза вернулась, вид у нее был веселый и радостный. В кошелке ее были пакеты и пачка газет.
- Раз вы сказали, что хотите меня побаловать, - промолвила она, - то вот, смотрите, что я себе купила.
И развернула совсем скромный, совсем дешевенький шарфик из искусственного шелка. Повязав его вокруг шеи, она подошла к зеркалу и стала перед ним вертеться.
- Мне давно такой хотелось, - прибавила она. - Не правда ли, он мне идет?
- Очень. Но вы могли бы купить из настоящего шелка.
- Пока вы не работаете, надо быть поосторожней.
- Дайте газеты.
- Подождите. Посмотрите, что будет к завтраку.
Она принялась разворачивать пакеты, в которых были сухари, немного вядчины (так в оригинале), апельсины...
- Кроме того я сварю овощной бульон. Мы позавтракаем вместе. Но не одинаково. Смотрите!
И она достала из кошелки кусок холодной курицы, сыр, пирожные и виноград.
- Это для меня, - засмеялась она. - Вам я этого не дам. Не дам!
И слегка покраснев, прибавила:
- Вы мне сами сказали, что я могу себя побаловать... а теперь постарайтесь подремать.
- Газеты? - сказал я.
- Лучше поставьте градусник.
- Это само по себе. Газеты!
Она протянула пачку с очевидной неохотой.
{140} - 40 и шесть десятых, - доложил я минутой спустя. Заза испуганно на меня посмотрела.
- Для утра это очень много. Надо позвать доктора.
- Нет. Во всяком случае, не раньше чем завтра.
- Завтра меня не будет. Завтра я с утра уйду на работу.
Я молча перебирал лежавшие передо мной газеты, не решаясь начать чтение.
- Вот что, - твердо заявила Заза, - теперь вы будете лежать и дремать. Газеты я отбираю. Вчера вы от них только разнервничались! Я вернусь через полчаса и тогда их дам.
Не найдя в себе энергии чтобы протестовать, я малодушно подчинился. Сама того не зная, Заза избавляла меня на некоторое время от сомнений, догадок, угрызений, вспышек ненависти. Придавленный жаром, утомленный разговорами, я повернулся к стене и сказал себе, что не хочу ни о чем думать. Но ничего не думать нельзя, а при сильном жаре, границы полусна и полубреда оказываются скоро достигнутыми. Образы-воспоминания сбежались ко мне, как сбегаются мыши к просыпанной в кладовой крупе... Спустя минут сорок Заза, вернувшись, протянула мне газеты точно так же сложенным, как они были, когда она их унесла.
- Вы, стало быть, не читали? - спросил я.
- Нет. Что в газетах интересного?
Она все же развернула одну из них, быстро скользнула глазами по первой странице, и уже хотела мне ее отдать, как вдруг наморщила брови и произнесла:
- Он еще в автомобиле кататься ездил...
- Кто ездил кататься?
- Шоколадный фабрикант.
И прочла вслух: "Личность таинственной незнакомки установлена. - Дама, с которой фабрикант, в самый день своего исчезновения, завтракал, не кто иная, как директриса художественной мастерской Зоя-Гойя мадам Аллот. Шофер промышленника явился в полицию и заявил, что накануне исчезновения его хозяина он возил его и мадам Аллот в парк. Там они вышли из автомобиля и некоторое время гуляли по аллеям. Хозяин ресторана, в котором фабрикант завтракал с директрисой, увидав ее фотографию, опознал ее".
- Вот она. - показала газету Заза. Зоя красовалась на первой странице!
- Ну и хорош же этот шоколадный фабрикант, - прибавила она презрительно. - Все они одним миром мазаны. Не знают, куда деньги девать.
- Дайте газеты.
- Только, пожалуйста, читайте спокойно. Хорошо?
- Постараюсь, - проговорил я слабым голосом. Заза поправила штору, чтобы улучшить свет, подоткнула край одеяла.
{141} - Очень, очень прошу, - сказала она, уходя, - не утомляйтесь. После завтрака я в магазине и позвать вам будет некого.
В течение нескольких минут я лежал без движения. Хоть мне и было ясно, что полицейское дознание не могло не продвинуться вперед, все же эти расставленные над i точки были угнетающи. Накануне Мари не могла не знать, - хотя бы из газет, - что я завтракал с какой-то дамой. Теперь она с внезапностью обнаруживала, что Аллот был женат, что директриса Ателье как раз его жена, что я с ней катался на автомобиле и гулял по парку, и потом с ней завтракал в ресторане с домоткаными скатертями!.. Одно могло для нее оставаться неизвестным: подлинная личность Зои. Да и то не наверно! Если газеты про это не говорили ничего, то сплетни и пересуды шли, конечно, своим чередом... Я посмотрел на фотографию Зои и прочел: мадам Аллот, артистическая директриса Ателье Зоя-Гойя. Я поднял руку и бессильно ее опустил. К чему волноваться? Не все ли потеряно? Когда Мари узнала, что я завтракал с женой Аллота в том самом ресторане, где... Не до такой ли степени все становилось безнадежным, что уже и не безнадежным было, а безразличным?
Я почерпнул из посвященных моему "делу" статей, что полиция отвезла хозяина ресторана в Ателье и что тот там формально узнал Зою, которая показала, что за столом я имел вид спокойный и ни о каких экстравагантных проектах не говорил. Завтракали мы совместно только вследствие совсем случайной встречи...
Другому журналисту удалось расспросить Аллота. Так как жены его не было дома, то его приняла и впустила к "лежавшему в гипсовой повязке из-за недавнего полома берцовой кости и вдобавок простуженному директору Ателье'' сестра милосердия. Аллот пояснил, что жена шоколадного фабриканта его падчерица. Он очень сожалел, что не может, вследствие того, что болен, к ней поехать и морально ее поддержать. "Г-н Аллот, - заканчивал автор заметки, - глубоко верующий и благочестивый человек, полагает, что перст Провидения виден всегда и во всем, и что бедствия, постигнувшие его падчерицу, не могли произойти без потустороннего вмешательства. В дни испытаний, - сказал он, когда мы расставались, - Вера моя единственная опора''. Дальше говорилось о том, что беглый фабрикант, в самый день своего исчезновения, произвел банковскую операцию. Что до самой операции, то профессиональная тайна покрывала ее целиком. Но то, что фабрикант побывал в банке, позволяло, приблизительно, установить его маршрут, который затем обрывался на ресторане. Газетчики полагали, что раз я побывал в банке, говорить о самоубийстве не приходится: перед тем, как бросаться в реку или вешаться, в банк не заходят.
В общем, никто ни о чем не догадывался.
И не мог, в сущности, никто ни о чем догадаться! В таком смысле и была составлена одна из заметок. "Принимая во внимание, - говорилось в ней, безупречную семейную жизнь шоколадного фабриканта, цветущее положение его производства и зная, что таинственная незнакомка была его {142} сотрудницей, можно повторить, что исчезновение это остается необъяснимым. Было ли преступление, убийство? Такая гипотеза трудно допустима. У исчезнувшего и в мире деловом, и в частной жизни были только друзья".
Почти карикатурный вид этих сообщений оказался для меня, знавшего глубокую причину происшедшего, источником еще большего угнетения. В особенности же меня удручало, и даже приводило в ярость, "благочестие" Аллота! Конечно, некоторые подозрения в этом смысле возникали у меня и раньше, и уже тогда мне было не то отвратительно, не то страшно. Теперь, когда он заговорил полным голосом, - это стало чудовищным! По какому еще он собирался двинуться пути для "поисков сюжетов", для продления своих "опытов"? Как, после насилия над телами, хотел он насиловать души?
- Князь зловония, - проскрежетал я, - помет судеб.
Я искал, и не находил, достаточных проклятий. Впав в совершенную ярость, утратив, вероятно, - по крайней мере частично, - контроль над рассудком, я бросил газеты на пол и, как то уже раз было, выскочил из постели, подошел к стоявшей на столе бутылке с отбитым горлышком, пошатнулся, уронил стул. Уже послышались за стеной поспешные шаги, уже хлопнула дверь... Все-таки, повторяя свои собственные жесты, я успел налить вина, выпить, налить еще и еще выпить. На столе были коробки с пилюлями, флаконы... Проглотить все это сразу могло быть "выходом", и я хотел протянуть руку, когда дверь распахнулась, Заза вырвала у меня стакан, обхватила за пояс, просто-таки потащила к кровати, повалила меня на нее и накрыла одеялом, все это не произнося ни слова. Так же молча, и так же стремительно она собрала на полу газеты, растворила окно и все их выбросила. И только тогда, с некоторой злобой, произнесла;
