- Что вы будете делать в деревне? Вам лучше будет в этой квартире, даже если она маленькая и темная.
- В деревне ли, тут ли, мне все равно придется работать.
А мой... друг сердечный...
Она кисло улыбнулась.
- Что ваш друг сердечный?
- Он лентяй. Бездельник.
- Хозяин мне вчера сказал, что вы с ним в ccopе.
- А! Хозяин вам это сказал? Какое ему дело? Впрочем, верно, что я порвала. Именно оттого и порвала, что он бездельник, лентяй. Иногда он приходит и требует, чтобы я его приютила. Ему это удобней, понимаете. Я буду работать, а он будет жить.
- А какая у него профессия?
- Профессия? Его профессия это ничего не делать. Он парикмахер, но его отовсюду выгоняют. По большей части он получает по-собие для безработных...
- А почему его выгоняют?
- Потому, что он очень медленно и плохо работает, вырывает машинкой волосы, режет бритвой щеки и подбородки. Все на него жалуются. Теперь он у матери. Живет на ее счет и она, конечно, недовольна. Он несколько раз приходил сюда и просил, чтобы я его взяла. Но я ни за что! Подумайте только, я буду с утра до вечера крутиться, а он лежать, курить и пить вино?!.. А нет, нет, ни за что, прошу пожалуйста!..
- Если так, то вам может быть лучше уехать в деревню?
- Не уверена. Совсем не уверена. Это недалеко, в восьмидесяти километрах отсюда. Там он целиком на моем окажется иждивении... И сами знаете, как все в деревне: все про всех известно. Он все время будет проводить в кафе и платить придется мне... И еще шуметь будет, хвастаться !
- Все это верно. Но почему вам не согласиться на квартиру?
- Потому, что если он в квартиру ко мне въедет, то выгнать его я не смогу никак.
- А вы сами не можете уехать к каким-нибудь родным?
- У меня нет родных. Я с детства сирота и воспитывали меня в приютах. И потом...
- Что потом?
- Чтобы въехать в квартиру, надо купить мебель.
- И у вас нет денег?
{147} - Есть, но недостаточно. Много с моими заработками не отловишь...
- Сколько вам не хватает?
Заза назвала цифру. Это было лишь маленькой частью того, что я взял из банка, вполне это было приемлемо, чтобы не сказать скромно. И потом, даже если со мной что-нибудь случилось бы, так тем хуже! Так или иначе я твердо решил к моему состоянию не притрагиваться, в моем понятии оно должно было целиком отойти Мари и девочкам. Но шевельнулась во мне и другого рода мысль: дать Заза деньги не было ли это, в известной степени, несколько цинически, несколько в аллотовом духе купить спокойствие, даже комфорт? В то время как Мари, в условиях унизительных и недостойных, будет изнывать под тяжестью наваленного мной на нее горя, я буду тут тихонько соглашаться на заботы обо мне Заза?! И хотя помочь ей купить квартиру было способом ее за эти заботы отблагодарить, - было в этом моем расположении ей помочь и что-то другое.
Что точно могла думать сама Заза, - я не знаю. Никто и никогда точно чужих мыслей не угадывал. Все же, исходя из ее вопросов, я мог предположить, что она слегка на мое участие рассчитывала. Не знать, что у меня есть деньги, она не могла: я при ней вынул крупную кредитку из бумажника, отколов ее от толстой пачки других таких же крупных кредиток. И пачка эта была не единственной, этого она явно не могла не заметить. Пока я размышлял, она смотрела на меня вопросительно и молча. Я протянул руку к кожаной куртке, висевшей на спинке стула, достал бумажник и дал Заза нужную ей сумму.
- Я знала, - сказала она, - что так будет.
35.
В последовавшие за этим дни Заза развила большую деятельность. Не щадя сил своих, можно сказать, трудилась она и хлопотала! Ко мне забегала всегда ненадолго, всегда впопыхах, чтобы накормить, дать лекарства и чуть-чуть убрать. Измученный все не спадавшей температурой, я ни о чем не спрашивал. Мысли текли медленно и равнодушие, которое все возрастало, - шло, в сущности, мне в помощь. Так полубредовые видения и голоса смешивались, путались, теряли даже приблизительную последовательность. Все же я мог себе отдать отчет в том, что дела Заза устраиваются. Утром она ходила на базар, дни проводила в магазине и возвращалась очень поздно, так как "занималась" квартирой. Что мы туда переберемся совместно, - подразумевалось, точно бы вытекало из данных мною ей денег. Но мы об этом не говорили. Через дня четыре, моя слабость так возросла, что вторичный визит доктора напрашивался, но все же я его не вызвал. Я чего-то ждал, и в этом было главное. Как-то я коснулся темы газет и {148} наткнулся на отказ столь решительный, что спросил себя: не собирается ли Заза установить надо мной род диктатуры, такой, что единственным средством самозащиты будет полное от всего отрешение? Как-то она меня спросила, кем я был раньше?
- Коммерсантом, - ответил я.
- А! Коммерсантом! По какой части?
- По конфетной.
- Я уже думала, что вы были коммерсантом. Но зачтем вы купили эту куртку и штаны?
- Я хотел заняться рыбной ловлей, для развлечения.
Она не настаивала, но поинтересовалась собираюсь ли я навсегда сохранить бороду? Я попросил дать мне зеркало. Из него на меня глянуло осунувшееся, похудевшее, неузнаваемое лицо! Я был удовлетворен.
- Да, - сказал я, - я оставлю и усы, и бороду. Она ничего не ответила, но в глазах ее, как мне показалось загоралось вопросительное любопытство. Она ушла, и появилась через час, довольная и решительная.
- Хозяйка уезжает завтра, - сказала она, и стала укладывать чемодан (что было очень просто: вещей у меня почти не было).
Зато у нее самой добра собралось порядочно и я слышал, как за перегородкой она долго с ним возилась.
На утро она вошла твердой поступью, сунула еще что-то в чемодан и заперла его на ключ, - все молча. Молчал и я. Она вышла и, после десятиминутного отсутствия, снова появилась.
Приблизившись тогда к кровати, наклонившись, глядя мне в самые зрачки, она проговорила:
- Пора одеваться.
Я подчинился. Подчинился не только ее приказанию, но еще и тому, что она меня сама стала одевать. Вошел хозяин. Я спросил, сколько я должен, но оказалось, что Заза уже за все расплатилась. Побежденный, разбитый, безвольный, еле живой, я на все соглашался. Начался спуск но лестнице. С одной стороны меня поддерживала Заза, с другой хозяин. Все кружилось, все дрожало, все, время от времени, было словно задернуто какой-то пеленой. На каждой площадке нам пришлось останавливаться. Мне казалось, что еще немного, и я лишусь чувств.
Заза меня кутала, Заза меня ободряла. Она мне казалась очень красивой, руки ее были нежны и пальцы, которыми она прикрыла мой рот, когда открыли входную дверь, были теплы и благоухали. Прямо против двери стояло такси. Я вздохнул и благодарно посмотрел на Заза. Пока мы ждали, чтобы принесли багаж, она сказала:
- Тут недалеко, мой милый. Как только мы будем дома, я тебя уложу и ты увидишь, как тебе станет хорошо.
Потом все сливается в моих воспоминаниях. Куда, как и сколь долго мы ехали, я в памяти своей восстановить не могу. Что-то {149} осталось сзади, что-то ждало впереди.
И между этими двумя точками - пустота.
Когда мы остановились, я увидал витрину и в ней цветы, - много цветов! "К свадьбе это или к похоронам?" - подумал я. - Заза и шофер помогли мне выйти, помогли подняться по лестнице, - всего одна, коротенькая лестница, чуть что не втащили меня по ней. Заза отворила дверь. Я проник тогда в большую и очень низкую комнату. где меня поразили окна. Это были два увенчанных полуокружностью прямоугольника, начинавшиеся у самого пола и достигавшие приблизительно половины высоты стены. Потом я узнал, что окна эти опирались на фундамент и были разделены, возле верхней своей трети, полом квартиры Заза, приспособленной сравнительно недавно. Но тогда эти два ярких и низких окна показались мне удивительными, ненормальными, едва ли не противоестественными. Точно полуподвал, выдвинутый на высоту антресолей каким-то подземным сдвигом !
Все было тщательно убрано, пол сверкал, на столиках лежали белоснежным скатерки, в углу стояла уже наполненная дровами, с заготовленными перед ней лучинками, печь. Но раньше чем чиркнуть спичку Заза подвела меня к большой, красного дерева, старомодной кровати. Она была постелена, она уже была открыта, она меня, со вчерашнего дня, когда Заза все приготавливала, ждала. Мне хотелось что-нибудь сказать, поблагодарить, дать, по крайней мере, понять, что я все заметил и все оценил, что я глубоко тронут... Но я не смог выдавить из себя ни единого слова, - точно бы кто-то за горло меня держал.
В странно-низкой, странно-большой этой комнате, углы которой убегали в тень, где пахло воском, где было уютно, где, - как только затопилась печка, - стало тепло, которая, показалось мне, находится в конце моего, мне самому непонятного, пробега, не принимал ли меня в лоно свое мой духовный склеп? Не его ли схеме соответствовали эти два обращенных к низу полуокругленных окна?
Заза усадила меня в кресло и стала раздевать. Снова я подчинился. Во мне не оставалось ни одной крупинки независимости. Заза считала, конечно, что это мое состояние вызвано болезнью, жаром, усталостью, и, отчасти, это было так. Но только отчасти! В первые минуты моего пребывания в этой квартире, меня давило и оглушало обостренное сознание общего поражения.
