- Если так будет продолжаться, я тебя отправлю в госпиталь. Надеюсь, понятно!
Но мне было не до нее самой, не до возражений, или подчинения. Я хотел потерять сознание, сойти с ума, умереть, - я на все был готов, только бы оборвалось течение мысли. И ничего не мог поделать! Оно продолжалось, и не было в моих силах помешать ей источать яд: да, да, не могло быть сомнения: и Аллот, и я причастны к тому же злодеянию, отравляем тот же источник, так как ведь и из-за него, и из-за меня Мари опускала глаза. Из-за него и из-за меня Мари пошла, - да, да, я видел как она пошла! - по тропинке к озеру, попросила, мальчиков ее вывезти на середину чтобы там броситься в прозрачную воду. И глаза Аллота, без зрачков, и его улыбка ящерицы! Пришли мне тогда на ум не помню где слышанные слова: "Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, а бойтесь того, кто может и тело и душу погубить в геенне огненной". От кого я прятался за чеками, телефонами, автобусами, делами, кому я загораживал время? И кто до меня все-таки добрался и когтем своим тронул мою душу?
- Больше, - сказала Заза, - газет вам не будет.
{143} Она сидела на стуле, в ногах и смотрела на меня не то с вопросом, не то с порицанием, не то с жалостью. Не могу сказать точно, каким было выражение ее глаз. Что я хорошо заметил, так ото, что они были большие, черные! "Еще глаза", - подумал я, - "но какая за ними душа? Может быть нет за ними души?".
- Во всяком случае, я вам газет не принесу, - проговорила Заза.
А я думал: "Нет, после смерти, когда душа умирает и остается только тело, глаза тухнут. У Заза есть душа. У всех есть душа! Если бы душ не было, как все было бы просто! У живых глаза были бы как у мертвецов с самого рождения".
- Вы идете на работу? - спросил я.
- Да. Иду. И чтобы я могла спокойно работать, не делайте глупостей. Прошу вас. Не будете?
- Не буду. Но принесите мне цветов.
34.
Цветов она принесла не маленький букетик, а огромную охапку! Так как ваз никаких не было, она их расставила в старых консервных коробках и банках из под меда, за которыми сбегала к себе, а что не поместилось, положила в умывальник, напустив в него воды. Цветы были уже немного увядшими.
- Понятно, - объясняла она, - вчера магазин был закрыт и новых не покупали. Эти третьегодняшние. Но зато хозяйка дала много!
Занимаясь цветами, она расспрашивала меня о том, как я провел день. Жар продолжал быть большим, голова все кружилась и болела. Чувствуя себя совсем неважно я отвечал однословно и не разделил ее оживления, когда она показала мне очень, по ее мнению, аппетитную провизию.
- Это все из-за газет, - ворчала она.
Поев, отдохнув, наведя немного красоты, Заза пододвинула стул к кровати, уселась и застыла в некоего рода сосредоточенности. Она явно что-то обдумывала, что-то хотела, и не решалась, сказать. Но, вялый и утомленный, я никак ей не помогал.
- У меня новости, - произнесла она, наконец, робко, - но я не знаю...
- Не знаете что?
- Не знаю, как вам сказать.
- Может лучше не говорить?
Помолчав, решившись, Заза промолвила:
- Моя хозяйка продает магазин.
- А! И кто же его покупает? - отозвался я, равнодушно.
Но равнодушия этого она явно не заметила, так как {144} продолжала на меня смотреть с еще большим вниманием. По-видимому продажа магазина не была главной частью новости. Главную она только готовилась сообщить. Готовилась и боялась.
- Покупает другая хозяйка, - сказала она, наконец. - Прежняя, которая вчера ездила на похороны брата в деревню, решила туда перебраться. Он ей там оставил бакалейную лавку. И она предлагает мне ехать с ней.
- И вы решили уехать?
- Не знаю. Я хотела с вами посоветоваться.
- Какой же я вам советчик? Я даже не знаю, замужем вы, девица, вдова или разведенная? Что я могу сказать?
- Но я еще не все рассказала.
- Я слушаю.
- Над цветочным магазином есть квартирка, комната, кухня и передняя. Новая хозяйка туда не переедет, у нее большая квартира по соседству. Она мне маленькую предлагает, если бы я у нее осталась работать, чтобы я за всем могла хорошенько следить, по утрам открывать, и вечером запирать магазин.
- Надо согласиться, - пробурчал я. - Зачем менять работу, если можно не менять.
- Вы думаете?
- Да. Только я не понимаю, как все могло так быстро устроиться.
- Быстро? Нет, обо всем этом говорилось уже давно. Брат помирал несколько месяцев, от рака.
Я повторил:
- Зачем менять работу, если можно не менять.
- Я тоже так думаю. Видите, вы мне дали таки совет.
- Какой же совет? Все и так очевидно. Да и то сказать: чтобы по-настоящему вам посоветовать, мне надо все знать: как идет торговля, какая квартира... Я сейчас болен, не могу этим заняться. Если нет спешки, подождите пока я выздоровею.
- Мне надо дать ответ завтра.
- Вы ничем не рискуете, вам предлагают и с одной, и с другой стороны.
- Я хотела бы остаться.
Сказав, она встала, подошла к окну и долго смотрела на фасад стоявшего напротив дома. Ничего другого она видеть не могла, разве что, если бы нагнулась и взглянула вверх, узенькую полоску низкого темного неба. Такого низкого, такого темного ! Впрочем, я сам его тоже не видел, и только воображал, что оно должно быть таким.
- Ладно, - сказала она наконец и, вздохнув, принялась убирать.
- Вы идете завтра на работу? - спросил я.
- Конечно, иду. И даже очень рано. Завтра на базаре цветы.
- Вы на базаре покупаете?
- Tе, которые растут в наших местах. Другие привозят в {145} вагонах и за ними надо ходить на вокзал. С цветами только и приходится, что во все стороны бегать.... Они вянут, все время нужны новые. Если ночью вам будет худо, постучите в стену, а сейчас я лягу. Я устала, я очень устала, закончила она, с сердцем.
Один за другим потекли часы полусна, полубреда, одна за другую цепляясь, одна другую перебивая, поползли мысли. Совсем, совсем рано дверь приоткрылась...
- Вы спите?
- Нет.
Вошла Заза, зажгла электричество. На ней было пальто, ее голова была повязана косынкой, из-под воротника, кокетливым пятнышком, выглядывал купленный накануне шарфик. В таком полудеревенском наряде, готовая к работе, к усилию, может быть преодолевающая усталость, не выспавшаяся, прячущая в глубине сознания сомнения, которыми вечером напрасно пыталась со мной поделиться, Заза была трогательной. Я себя упрекнул в том, что был слишком безучастен, когда она объясняла свои дела.
- Сейчас я бегу на базар, - сказала она, - и когда мы привезем цветы в магазин я на минутку к вам поднимусь.
И потом приду вместе с вами завтракать.
- Спасибо, Заза. Купите всякого баловства. Купите что хотите.
- Как вы спали? Как себя чувствуете?
- Чувствую себя неважно. А что до сна, то сон это был, или не сон, я не знаю.
Она поправила мое одеяло, потрогала мне лоб, нашла, что он слишком горячий, улыбнулась и проговорила:
- Я бегу.
"Славная женщина", - подумал я, почему-то испытав облегчение, и заснул. Она вернулась, когда рассвело, наспех напоила меня чаем с сухариком, объяснила, что грузовики опоздали, и что она от этого еще больше спешит, что все уберет днем, когда будем завтракать, и прибавила:
- Лежите спокойно, не посылайте за газетами. А? Никаких газет! Вынув из умывальника цветы, она вылила остатки вина.
- Вот вам вино!.. До свидания.
Ее непосредственность, ее заботы, исходившие от всего ее существа, так сказать, элементарный шарм были трогательны, и нет сомнения в том, что все это шло мне на пользу, позволяя немного лучше с собой справляться в той моральной яме, куда я провалился. "Она произносит как раз те слова, которые нужны, - подумал я, - и от нее распространяется оживляющее тепло". Все утро я ее ждал с нетерпением, и когда, около двенадцати, в коридоре раздались ее легкие шаги, я испытал почти радость. Мы совместно позавтракали, - верней, она позавтракала в то время как, глядя на нее, я проглотил несколько глотков бульона и разгрыз сухарик. Заза особенно, - как она {146} мне поведала, - в тот день спешила: перемены в магазине шли полным ходом! Совсем уже собравшись уходить, она присела на край постели и озабоченно произнесла:
- Хозяйка уезжает в деревню через несколько дней. Новая примет магазин завтра. Сегодня она была с нами на базаре и смотрела как мы выбирали цветы. Они обе хотят знать, что я решила? А я не знаю...
- Что вы будете делать в деревне? Вам лучше будет в этой квартире, даже если она маленькая и темная.
- В деревне ли, тут ли, мне все равно придется работать.
А мой... друг сердечный...
Она кисло улыбнулась.
- Что ваш друг сердечный?
- Он лентяй. Бездельник.
- Хозяин мне вчера сказал, что вы с ним в ccopе.
- А! Хозяин вам это сказал? Какое ему дело? Впрочем, верно, что я порвала. Именно оттого и порвала, что он бездельник, лентяй. Иногда он приходит и требует, чтобы я его приютила. Ему это удобней, понимаете. Я буду работать, а он будет жить.
- А какая у него профессия?
- Профессия? Его профессия это ничего не делать. Он парикмахер, но его отовсюду выгоняют. По большей части он получает по-собие для безработных...
