одно за другом с невероятной образностью, точно это было вчера – а ведь это было 34 года назад – целая вечность.
Если еще что-то вспомню, напишу. Мне хочется, чтобы ты все знала и помнила. Мама».
Прошло три месяца, и 3 марта 1977-го в Израиль снова пришло письмо от Таси, в котором она снова, в который раз, возвращается к событиям августа 1942 года:
«Поверь мне, моя девочка, что в те страшные дни августа 1942-го, скрываясь от преследования, я думала только о том, как спасти папу.
Рискуя жизнью, я шла на встречи с малознакомыми людьми, искала связи с сигуранцей, хотела заплатить, дать взятку следователю, который вел дело.
Как оказалось, этот следователь, комиссар Кардашев, тоже искал меня – он уже успел допросить нескольких наших знакомых, был у Тимы Харитонова, ездил в Дерибасовку, надеясь обмануть тебя – ребенка и узнать, где я скрываюсь.
Мы с Кардашевым, фактически, шли навстречу друг другу.
И в конце концов через одну из моих знакомых, некую Женьку Гидулянову – ты ее знаешь, – нам удалось завязать «деловые отношения».
Кардашев, белоэмигрант, хорошо знавший русский, приходился Гидуляновой, по ее словам, каким-то дальним родственником, и она сумела договориться с ним об условиях сделки.
Сделка заключалась в следующем: я плачу комиссару 1500 немецких марок, а он, взамен этого, признает, что папа караим, закрывает дело и выпускает его из-под стражи. Одновременно с этим сигуранца прекращает искать меня и оставляет в покое ребенка.
В соответствии с этой договоренностью я должна была прийти на частную квартиру к помощнику следователя, по имени Сережа, и передать ему обусловленную сумму денег.
Так я и сделала. Достала деньги и пришла на квартиру к помощнику следователя, оказавшемся молодым, славным парнем, из армян.
Передала деньги. Поблагодарила за труды.
И вышла…
А у ворот дома меня уже ждал Кардашев.
Всю эту комедию со взяткой он сам организовал для того, чтобы меня поймать. Это была «ловушка».
Меня арестовали по обвинению в сокрытии национальности и даче взятки должностному лицу.
И вот я сижу, в префектуре, на Пушкинской угол Бебеля, в грязном подвале.
Вторую неделю без передач. Румынские солдаты, сжалившись надо мной, дают мне иногда, «от себя», кусок хлеба и полбутылки кефира.
Меня почему-то не допрашивают. И я коротаю дни, думая о нашем безвыходном положении.
Папу добивают в сигуранце. Ты у чужих людей. Завтра они могут выкинуть тебя на улицу, обречь на смерть.
Я за решеткой и уже ничем не могу вам помочь.
Но вот, однажды, отворилась дверь моей камеры и в нее вошел новый арестант. Почему-то мужчина. Мужчина в женской камере?! Странно!
И арестант тоже какой-то странный. Ничем не напоминавший арестанта. Очень толстый, холеный, в шикарной одежде, на руках дорогие брильянтовые перстни…
Я вначале думала, что это «подсадка», но потом мы разговорились.
Оказалось, что человек этот – Дмитрий Асвадуров, и задержан он по тому, знаменитому «Делу Асвадуровой», о котором я тебе уже писала.
Теперь я узнала об этом нашумевшем деле, как говорится, из первых рук.
Братья Асвадуровы, известные одесские богачи, владельцы табачной фабрики, бежали из Одессы с белыми в Румынию и с тех процветают в Бухаресте. Один из них чуть ли ни заместитель министра юстиции в правительстве Антонеску.
В Одессе у Асвадуровых есть недвижимость и, в частности, большой пятиэтажный дом на Пушкинской, носящий имя «Дом Асвадуровых».
Вот из-за этого дома вся история и произошла.
Братья Асвадуровы решили продать его и с этой целью прикатили в Одессу. Но тут оказалось, что жена одного их дальнего родственника – Лидия Асвадурова объявила себя его владелицей, сделала ремонт и стала сдавать квартиры.
Братья потребовали вернуть дом. Лидия отказалась.
Тогда Асвадуровы подали в суд. В ответ на это Лидия подала встречный иск – возмещение стоимости ремонта. Дело затягивалось.
И вдруг, неожиданно, в префектуру поступил донос. Анонимный доносчик утверждал, что Лидия Асвадурова жидовка и живет по подложным документам. Лидию арестовали, проверили документы и, убедившись в том, что она русская, отпустили.
Но через несколько дней ее, по такому же обвинению, арестовало гестапо и там ее уже замучили до смерти.
Гибель Асвадуровой вызвала большие волнения в городе, и теперь сигуранца ищет доносчика. Подозревают братьев Асвадуровых, которые ведут с ней тяжбу.
Братьев задержали, и для того чтобы они не сговаривались между собой во время следствия, рассадили по разным камерам.
Так счастливый случай привел в мою камеру человека, которому суждено было сыграть огромную роль в нашем спасении.
Откровенность Асвадурова произвела на меня впечатление, и я назвала ему свое имя и фамилию.
Асвадуров изменился в лице и сказал: «Вы знаете, здесь в Одессе, был когда-то знаменитый хирург – доктор Иосиф Тырмос. Он сделал мне уникальную операцию, и я буду вечно ему благодарен».
Асвадуров, видимо, не сказал Тасе, о какой операции идет речь, но она и сама догадалась. Мы тоже, конечно, слышали об этих уникальных якобы операциях деда, но, скажем прямо, всегда считали их «обычными Тасиными выдумками».
Но вот недавно нам в руки попался медицинский журнал «Nephrology» и в нем статья четырех научных сотрудников кафедры урологии Санкт-Петербургского государственного университета под названием «Заместительная уретропластика с применением слизистой оболочки: опыт К. М. Сапежко и И. А. Тырмоса».
Целью написания этой статьи явилась необходимость доказательства приоритета советской хирургии в урогенитальной пластике.
И оказалось, что доктор Тырмос действительно занимался реконструкцией мужских половых органов по методу своего учителя – заведующего кафедрой общей хирургии Новороссийского университета, профессора Кирилла Михайловича Сапежко.
Немудрено, что Асвадуров, которому дед, видимо, сделал такую операцию, так разволновался, услышав фамилию Тырмос.
Но вернемся к письму Таси.
«Увидев реакцию Асвадурова, я не могла сдержаться и сказала, что доктор Тырмос мой отец. Трудно передать тебе, что произошло с Асвадуровым. Мы проговорили всю ночь, я рассказала ему о нашем безвыходном положении, и в конце концов он сказал: «Я постараюсь Вам помочь. Я пришлю Вам своего адвоката».
Утром Асвадурова увели на допрос и, видимо, освободили. Во всяком случае в камеру он не вернулся. Но в тот же день, вечером, его дворник принес мне большую продуктовую передачу.
А на следующее утро в моей камере появился… адвокат».
И еще одно письмо, на этот раз 21 апреля 1977 года.
«…Сегодня я расскажу тебе, моя девочка, об одном судьбоносном для нас событии, которое касается и тебя.
В то утро яркое августовское солнце, с трудом пробившееся сквозь решетки, веселым косым лучом
