замуж не выйдешь. Если от свечи прикурить сигарету, где-то обязательно погибнет моряк. По воскресеньям ногти не стриги. Если что-то болит, натри больное место ракией.
Я попыталась вспомнить хоть одно исключительно американское суеверие. Слышала что-то такое от дядюшек – мол, нельзя ботинками касаться кухонного стола, – но это завезли еще со Старого Света. Может, в стране иммигрантов просто не стали смешивать самые неприятные элементы каждой культуры. Либо всем так беспечно жилось, что взрослым не нашлось оснований для веры в магию.
Только с наступлением темноты снаружи стало чуть прохладнее, чем дома. Около девяти вечера домой пришел отец Луки, доел остатки супа и вскоре перед телевизором и уснул.
– Еульнуть не хочешь? – предложил Лука.
Я бы с радостью подставила лицо вечернему ветерку и уже направилась к шкафу, где оставила ботинки, переобувшись в домашние тапочки – реквизит любого боснийского дома.
– А переодеться не хочешь?
– А, в этом смысле гульнуть?
– Тут в районе Яруна новый клуб недавно открылся, – сказал он. – Я туда еще не ходил. Если хочешь, конечно…
– Сейчас, футболку только переодену.
Лука пошел в гараж как следует накачивать колеса старенького маминого велосипеда, а я втащила в ванную свой чемодан и стала примерять футболки, соображая, какая будет лучше смотреться под темными лучами прожекторов. Я глянула в зеркало, и меня опять передернуло от неловкости. То ли это из-за бывшей Луки, ее накрашенных ресниц и остроносых туфель. То ли мне просто надоело вечно потной ходить. Я собрала волосы на макушке и пустила в ход все невидимки до последней в попытках спасти прическу от влажности.
– Ты там утонула, что ли? – крикнул через дверь Лука.
Я слишком быстро ее распахнула и чуть не задела его.
– Балдеж, – сказал Лука, когда я наконец-то вышла на кухню. – Погнали.
Я уже сто лет не садилась на велик, и всякий раз, как переключала скорость, руль у меня вихлял во все стороны. Сперва, когда я чуть не падала, Лука только смеялся, но когда мы добрались до клуба, я совсем выбилась из сил, а он смотрел на меня чуть ли не со стыдом. «Что со мной такое?» – думала я, пока Лука закреплял наши велосипеды у дерева. Я полжизни гоняла на велике по этим самым улицам, а теперь едва держалась на нем.
– Пойдем возьмем чего-нибудь выпить.
Лука схватил меня за запястье и потащил к двери в обход очереди.
– Что ты делаешь?
– Покажи им свой паспорт.
Я вручила паспорт вышибале, который стал его разглядывать, словно какую-то археологическую находку, прощупывая пальцами тисненую национальную эмблему на обложке и проверяя страницы на предмет печатей. После чего вернул мне паспорт и пропустил нас.
– Туристы всегда при деньгах, – пояснил Лука.
Внутри все было выкрашено в фиолетовый и накурено, а в зале грохотал какой-то микс на трек в стиле хип-хоп, прогремевший в Америке в прошлом году. Над головой промышленные вентиляторы рассекали потный воздух и выдували его во внутренний дворик.
Мы протиснулись сквозь толпу на террасу, где было попрохладней и не приходилось перекрикивать музыку. За стойкой в баре снаружи спиной к нам, согнувшись над блендером, стоял по пояс голый парень. Он весь сверкал, как будто маслом намазанный.
– Эй! Томислав! – крикнул Лука.
– Даров, – обернулся Томислав, и они с Лукой обменялись мужскими объятиями, похлопав друг друга по спине через барную стойку.
В одном ухе у Томислава красовалась громадная золотая сережка-кольцо.
– Как дела? Чего вам принести?
Лука заказал себе пива, и Томислав, сорвав об угол стойки крышечку, подал ему бутылку.
– А кто эта прелестная барышня?
Даже в тусклом свете я увидела, как Лука покраснел.
– Вообще-то это… эм-м… Ана, – ответил он, отхлебнув из бутылки. – Юрич.
Томислав пристально на меня посмотрел, и тут на лице у него отразилось мгновенное осознание.
– Ана? Из начальной школы, что ли? Да ладно, серьезно?
Мы обменялись дежурными расспросами «как дела», и каждый убеждал другого, что, вопреки всему, мы в полном порядке.
– Что будешь пить?
– То же самое.
– Сейчас, в подсобку за бутылочкой сбегаю, – сказал он и пропал за черной занавеской.
– Слышал, что он тут работает, – пояснил Лука.
Он слегка покачал головой.
– Капец, конечно, парню досталось.
– Ты про его брата? Что он вот так погиб?
– Это еще не самое страшное. После смерти брата родители Томислава так безутешно горевали, что даже забывали иногда его кормить, – сказал Лука. – Потом, через несколько лет, когда война уже закончилась и все вроде стало возвращаться на круги своя, Томислав как-то пришел из школы и обнаружил отца в ванне. Тот трижды пронзил себе грудь, а глаза так и остались распахнуты. Записка вся промокла, и текст было не разобрать, но следователи сошлись на одном – нужна недюжинная ярость, чтобы избрать такой метод самоубийства. Но переменила его не столько загадочность смерти, сколько глаза – в то самое мгновение Томислав во взгляде покойного увидел собственное будущее.
На первом году старшей школы его мать переехала к любовнику на другой конец города, и Томислав с сестрой остались жить наедине с разгневанным духом отца, оплачивая дом с его пенсии. Все хорошо, настаивал он в ответ на расспросы Луки или других парней из школы, очень даже неплохо, ведь он в любой момент мог приглашать домой девчонок, да и готовить стал, по его мнению, не хуже настоящего шефа.
– Но на деле ничего хорошего? – спросила я.
– Конечно. Он же самый умный был в нашем классе, а теперь стал полуголым барменом-пиратом.
Томислав вернулся с ящиком пива и стал загружать бутылки в холодильник под барной стойкой.
– Извини, что теплое, – сказал он и сунул мне в руку бутылку. – За счет заведения. С возвращением.
Он подмигнул, и я сделала очередную зарубку в своем невидимом перечне «сирот войны».
Томислав налил три рюмки водки, и мы чокнулись. Но тут его вызвала пара смешливых пергидрольных блондинок, и он оставил нас с Лукой уныло потягивать пиво. Я чувствовала, как водка плещется в животе и распаляет мне щеки румянцем.
– Слушай, как насчет… – Лука в нерешительности запнулся. – Потанцевать?
Я пошла вслед за ним на танцпол и на секунду заскучала по Брайану. Я уже давным-давно ни с кем, кроме него, не танцевала. Мы с Лукой старательно избегали прикосновений, но в зале была тьма народу, и нас под натиском толпы прижало друг к другу. Когда это произошло в первый раз, я отшатнулась. Несмотря на толчею и полумрак, я чувствовала себя уязвимой, слишком нервничала, как мне двигаться или куда девать руки. Я всегда танцевала посредственно
