мы такое и за кражу-то не считали. Я глянула на Луку, вдруг он тоже вспомнил этот момент, но Лука уже, наверное, кучу раз с тех пор бывал в этом магазине и просто вез тележку на кассу. Мы оплатили покупки.
Через пару минут, не доезжая до выезда на автостраду, Лука свернул с дороги на парковку при техникуме.
– Водить умеешь? – спросил он меня.
– Ага. Только на механике не ездила.
Лука вылез из машины, а я через рычаг перебралась на водительское сиденье. Механика похожа на качели-балансир, пояснил Лука. Все дело в том, чтобы держать баланс давления.
– Выжми левую педаль, прямо в пол.
Я нажала не на ту, и двигатель свирепо взревел.
– Другую.
Машина была такая старенькая, что на карбюраторе стояла ручная заслонка, и Лука потянулся через меня переключить рычажок, чтобы мотор перестал захлебываться, будто его кто-то душит. Я поездила по кругу, без остановок, переключаясь с первой передачи на вторую и третью.
– Отлично, – отозвался он и дал мне знак выруливать на главную дорогу. – Можешь ехать.
– ДАЛЬШЕ-ТО КАК? – заорала я.
На крутом склоне пришлось встать на красном, а когда светофор переключился и я убрала ногу с тормоза, машина непривычно покатилась назад. Я тут же резко вжала педаль в пол.
– Просто поддай газу.
Водители сзади вовсю засигналили. Я слишком резко отпустила педаль сцепления, и машина закашлялась и затихла. Кто-то объехал нас по обочине. Лука потянулся к ключу зажигания, заглушил машину и сказал мне снова ее запустить, но я так и смотрела на него исподлобья, пока опять не загорелся красный.
– Спокойней, – обронил он как ни в чем не бывало, но это только больше вывело меня из себя.
– Да пошло оно все!
Я повернула ключ зажигания, и двигатель так и взвыл, когда я дала по газам, проскочив перекресток. Мне опять засигналили. Я припарковалась у обочины.
– Все в порядке. Придется учиться. Я не смогу всю дорогу сидеть за рулем.
– Ничего не в порядке.
Лука вздохнул.
– Терпеливей надо, – сказал он, и правда оказалась обидней любых оскорблений.
Мы поменялись местами.
– Выедем из Загреба, и за руль сядешь ты, – сказал он, и я включила радио.
На автостраде я подуспокоилась. Я снова оказалась за рулем, но без мешающих указателей и светофоров стало попроще. Мы сняли ботинки, закинув их на заднее сиденье, приоткрыли окна и впустили в салон встречный ветер. Воздух был жаркий, но так хоть обдувал. Приборная панель вибрировала от мэшапов в стиле техно-фолк, заполонивших радиоволны страны. На микс традиционно-мусульманских и средиземноморских мелодий накладывали глухой бит хауса, и так появилась новая послевоенная поп-музыка. Она и близко не стояла с националистичными гимнами нашего детства, и Лука ее прозвал «культурным перемирием» – попыткой привести разрозненные национальности обратно к общности.
– Мне нравятся эти новые песни, – сказал он, подкручивая колесико, чтобы избавиться от помех, появившихся, когда мы выехали за дальние пригороды Загреба. – Это же прям гениально. На дискотеках, пьяные, все трутся друг о друга под музыку, и каждый думает, что она несет в себе его наследие.
За пределами Загреба окрестности быстро сменились деревенским пейзажем – вдоль дороги мелькали овцы с курицами и поля кукурузы, – а села с фермами все были будто на одно лицо. Лука рассказывал об окончании войны, о том, куда подались те или иные друзья из начальной школы, а я ему – о Рахеле, об американской старшей школе и о Нью-Йорке.
Я глянула на часы: мы провели в пути уже пару часов. По испещренным пулями дорожным указателям стало ясно, что мы подъехали к развилке в сторону Сараево. Я занервничала и свернула на указателе в сторону национального парка «Плитвицкие озера». Лука все понял, но ничего не сказал. Плитвицкие озера известны своей красотой даже за пределами Хорватии, а я там никогда не была, так что оправдать этот крюк не составило бы труда.
В парке я достала из чемодана камеру и перекинула через плечо длиннющий ремешок. Со смотрительницей мы договорились до того, что прошли без оплаты. Она сказала, что рада уже просто слышать хорватский язык. Она могла целый день просидеть в своей будке и ни разу хорвата не встретить, зато часами общалась с туристами из Италии и Франции, пуская в ход пантомиму и свой ломаный английский. С немецкими туристами попроще, сказала она: немецкий-то она немного знает.
– В школах теперь все учат немецкий, потому что Германия подсуетилась и быстренько признала нас как страну, – пояснил мне Лука. Но эта его ремарка смотрительницу парка нисколько не смутила – с немцами одна проблема, что они немного грубоваты и одеваются сплошь как бойскауты, в общем, можете идти, если хотите, с чего вообще хорватам платить, чтобы увидеть собственный парк.
– Как-то раз, когда война только закончилась, мы с матерью поехали в Германию навестить ее сестру, – начал Лука, когда мы, миновав ворота, вышли на главную аллею. – Мне было пятнадцать, и я носил футболку с флагом Хорватии, от полицейской академии, и во Франкфурте, в аэропорту, ко мне подошел какой-то мужчина и спросил, хорват ли я.
– Плохой знак.
– Я ответил, что да, и он сказал, что давным-давно переехал в Германию, но сам из Хорватии, и ему ужасно жаль, что мне довелось пережить такой ужас. Он подарил нам коробку дорогущего шоколада и ушел. Единственный раз, когда мне перепало что-то хорошее как хорвату. До сих пор.
– А для меня это, пожалуй, впервые, – ответила я.
Как-то раз в метро я слишком пристально смотрела на парочку, болтавшую по-сербски, настолько откровенно, что, видимо, выдала свое знание языка.
– Govorite srpski? – спросил парень.
– Hrvatski.
– А! – хором воскликнули они. Парень протянул руку, и мы обменялись рукопожатиями. Пару минут мы отчаянно изображали приветливость, а на следующей остановке я вышла, хоть мне и нужно было ехать дальше. Ничего хорошего из этого не получилось: им было явно неловко, а я опоздала на пару.
Мы с Лукой прошли мимо лежавшей на земле позолоченной таблички с надписью: «СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЙОСИПА ЙОВИЧА». Плитвицкие озера оказались в эпицентре войны еще до ее начала – этот регион заняли первым, ведь сербы хотели завладеть прямым доступом к морю. Во время нападения, которое позже прозвали Кровавой Пасхой, схлестнулись силы хорватской и сербской полиции, а погибших в результате офицеров, с обеих сторон, возвели в мученики. И все это за много месяцев до воздушных налетов, так что по факту именно тут пролилась первая кровь.
На окраинах парка пейзаж был невзрачный – мы еще находились на большом
