жены в скатавшихся волосах голову и, поведя побелевшими от боли глазами, глухо хрипнул:
- Ты? Выходит, зря я тогда верёвку-то... Зря... Вернусь! Не я буду.
Камчук, не любивший оставлять за другими последнее слово, смолчал и, зайдя в Совет, долго и незряче глядел на разрисованную стену напротив.
Накануне вечером он допоздна ждал, что Фатеев придёт, напомнит о прошлом. И Камчук попросит оставить его в колхозе под свою ответственность. Если будут противиться – настоит, переборет.
Когда за дверью кто-то кашлянул, потом нерешительно скребнул ногтём, Камчук встрепенулся, радуясь этому позднему появлению.
- Это я, Алёха, – гундосо произнёс чей-то голос, и в дверь бочком протиснулся хитроглазый мужик с перебитым носом. – Дугин я, значит.
- Из этих? – Камчук кивнул на список, лежавший на столе.
- Опять же как на ето дело поглядеть, Алёха...
- Я не Алёха, – нахмурился Камчук.
- Извиняюсь, гражданин-товарищ. Присказка у меня такая. Дак я и говорю, как ведь на ето дело посмотришь. С виду-то я кулак, не спорю. А ты мне в нутро заглядывал? То-то. Может, я самого Ситьки Пермина политичней. Тогда за какие такие грехи меня на выселки- то? Ты сперва тут спытай. Эдак вот и выйдет по правде. Я на всякий случай гумагу заготовил, Алёха. Самолично подаю в голхоз.
- Колхоз, гражданин, – поправил Камчук, остро вглядываясь в гундосого.
- Нонешние слова, Алёха, шибко трудные. Ежели примете в колхоз, может, и образуюсь, хоть и поздно в мои года переучиваться. Нас с малолетства чему учили? Хлебопашеству да молитвам. Тут я без передыху всё скажу, как по книге. С детства дак...
- Значит, в колхоз надумали? – царапая его своим пронзительным взглядом, спросил Камчук.
- Туда, – вздохнул Дугин. – В самое это... В гумаге чисто всё прописано.
- Я передам ваше заявление общему собранию. Если сочтут нужным – возражать не стану.
- Как, поди, не сочтут! – чуть заметно ухмыльнулся Дугин в огнистую бороду. – Всю живность обчеству отдаю... от сердца отрываю, – ухмылку сдуло, голос скрипнул неподдельной жалью...
- Айда! – позвал Ефим.
Камчук с поспешной готовностью перекинул ногу через бортик кошёвки и, кое-как усевшись, прикрыл глаза.
- Коня не запарь! – строго наказывала Афанасея. – Дорога неблизкая.
«Неблизкая!» – эхом отдалось в Камчуке, и, забивая этим словом все свои мысли, он попытался уснуть.
Любо в дороге, чудно! Если поверх борчатки к тому же ещё тулупище на тебе – едешь как на праздник. Всё вокруг движется. А ты с высоты человечьей взглядом создателя смотришь на земную коловерть. И сладко и счастливо тебе. Бесконечно ехал бы! Конь хорош, кучер недокучлив, молчалив. Лишь предстоящие заботы чуть-чуть напоминают о себе сбоями в сердце. И самая длинная дорога стремительно укорачивается от этого. Хочется остановить время, чтобы ехать ещё день, два, год.
Пусть мчится рысак, разрывая мохнатой грудью морозный воздух! Пусть шмыгают, пересекая тракт, шалопутные зайцы!
Чудно в дороге, чудно!
Спутник задумчив, так и не вымолвил ни слова. Вот-вот уж и Бузинка покажется.
- Ты чего молчишь? – мягко спрашивает Камчук. Голос из воротника глух, добр.
Ефим молча оглядывается и, шевельнув губами, цокает. Рыжко прибавляет рыси.
- Рассказал бы хоть что, – не успокаивается Камчук. – Всё веселей... С отцом-то как живёшь? – тыкаются в затылок неотвязные вопросы и застревают в откинутом воротнике.
- Живу помаленьку.
- Разговорчивый! – улыбнулся Камчук. – Я потому спросил, что ты-то комсомолец, а он без бога никуда, по старинке живёт.
- Руку ему не привяжешь, – буркнул Ефим.
- Понятно. Не бранит он тебя за комсомол?
- Ему дай волю, дак сам туда запросится. Да я не приму.
- Значит, нет между вами мира?
- Но, Рыжко! Заснул, что ли? Ишь ты!..
- Помню, он у меня в колхоз просился. Вот задачку задал! Я до утра гадал: брать или не брать.
- Хоть и до утра, а решил с ошибками...
- Как так? – придвинулся к нему Камчук.
- А вот так.
- Да ты поясни, любопытно. Выходит, ошибся, я?
- Выходит.
- У тебя язык-то прилип, что ли? Говори по-людски! – рассердился Камчук. Ему стало жарко. – Он что, против колхоза?
- Не против.
- Не-ет, раз уж начал, то давай напрямки! Я теперь с тобой как секретарь райкома говорю.
- А мне всё едино.
- Обиделся? Чудак ты, право чудак! – рассмеялся Камчук, поняв, что так из Ефима много не вытянешь. – Отец у тебя мужик толковый, дельный. Землю больше себя любит...
- Этого не отнимешь, – согласился
