Так вот, штаб. Непередаваемый запах, который никогда и ни с чем не спутаешь: смородиновых листьев, ягод, горьковатый запах смородиновых веток.
Однажды, уже работая в московском НИИ, я ездила на картошку в один из совхозов Луховицкого района. «На картошку» тогда называлось «в колхоз», хотя колхозов под Москвой было мало. В нашем, Волоколамском районе, на два десятка совхозов приходилось всего четыре колхоза, один из них – «Путь Ильича», центром которого считалась деревня Кашино, именно та, куда приезжал Ленин зажечь всем известную тогда и совсем забытую теперь лампочку Ильича. Правда, и до сей поры две деревни – Кашино и Ярополец – спорят, где лампочка зажглась «первее». В перестройку поговаривали, что и ехал вождь пролетариата в Ярополец, но его Роллс-Ройс застрял в снегах (так оно и было, в музее хранились фотографии), но до Кашино дотащить Ильича в автомобиле оказалось ближе, поэтому и символ прописался там). В Кашине на моей памяти торжественно зажгли вечный огонь, который погасили в начале 90-х, дабы не жечь газ почем зря.
Мне бывшей деревенской девочке (так и не полюбившей Москву, как до′лжно) ехать собирать картошку оставшуюся после картофельного комбайна казалось смешным и странным: у нас этим занимались дети. Весь сентябрь мы всей школой (начиная класса с третьего) ходили на картошку. Приезжали и к нам «москвичи», как с некоторым презрением называли деревенские студентов МФТИ. Толку от их работы, считали в совхозе, почти никакого: промокшие и иззябшие сидели они на мешках с картошкой на раскисшем продуваемом ветрами поле, лишь бы день прошел! По вечерам бренчали на гитарах, да пили Сидр (1руб 03 коп цена за «огнетушитель» – толстостенную бутылку емкостью ноль-восемь). И вот, работая в химической лаборатории московского института, в шкуре «москвичей» побывала и я. Питались мы в совхозной столовой. Еда почти ничем не отличалась от еды в институтской столовой, но по вечерам нам заваривали чай со смородиновым листом, и я каждый день, попивая этот душистый чай, вспоминала свой штаб. Знаете ли вы, что чай из листов черной смородины пахнет иначе, чем из листьев красной?
А про штаб у меня тоже есть отдельный рассказ.
Кто терпеливее?
«Паф-ф-ф, фаф-ф-ф», – трещат поленья костра, и, рассыпаясь множеством искр, падают, обжигая, на мою руку.
Заснула я что ли? Пульсирующая боль простреливает локоть, плечо и отдается в голову. Ветки смородинового куста сплетаются надо мной в графический узор, выше толстыми штрихами перечеркивают небо ветви яблони.
Куст черной смородины в самом дальнем углу сада – мое тайное местечко, мой штаб. Дом-не дом – юрта, чум, шалаш. В нем нельзя не то, что стоять, даже сидеть. Как любое укромное убежище, куст смородины нисколько «не тянет» на обжитое место, только, пожалуй, ближайшая тропинка между грядками чуть отчетливее, чем остальные.
Чтобы попасть в него, нужно приподнять самые толстые ветки, лежащие на земле и змеей проскользнуть под ними. Там, внутри, у самого ствола старые ветви безлистны, и слегка раздвинув их в разные стороны, вполне можно лечь. От моего частого пребывания здесь, в земле образовалась удобная ямка, как раз мне впору. Я ложусь в нее и смотрю в небо. Солнце, просачиваясь сквозь листву, заливает меня и все вокруг, мягким зеленоватым светом. Тут и там висят крупные черные ягоды: как известно, чем ближе к стволу, тем ягоды крупнее. Вьются небольшие бесшумные мушки, нет-нет, да пересчитывает листья ветер, аккуратно перебирая их чуткими пальцами. Эти же пальцы бережно трогают мой лоб, щекочут уши, ерошат тонкие мягкие волосы.
Я нашла это местечко, собирая ягоду. Конечно, мама говорила, чтобы я не делала этого в жару, но кто летом будет подниматься чуть свет, чтобы собирать ягоду в бидончик «на варенье»?! На рассвете интересно просто пробежаться по саду, схватить ягодку здесь и там, сунуть в рот позднюю клубничку, подобрать с земли упавшую грушёвку, сорвать зеленый неспелый колючий крыжовник.
Конечно, я собирала черную смородину в самую жару. Меня разморило, и я влезла в этот куст отдохнуть, остыть. И так мне понравилось там, что не проходило дня, чтобы я не лежала в своей уютной ямке, рисуя радужные картины и строя воздушные замки на колышущейся листве.
А сегодня – конец сентября, четверг. Пообедав после школы, с большими ножницами я выхожу в сад обрезать ветки смородины с паутинным клещиком.
Работа не тяжелая, я отрезаю больные ветки и складываю их у дорожки. Сейчас придет подруга Галяня, и мы разведем костер из этих веток.
Огонь долго не хочет разгораться, как мы ни хвастаемся друг перед другом («я разожгу с одной спички!). Костер дымит, но постепенно вспыхивает, и даже капли начавшегося дождя лишь шипят, попадая на угли, но костра не гасят. Мы смотрим в огонь завороженно, как, наверное, смотрели на него первобытные люди, смотрим до тех пор, пока язычки пламени не прячутся под угли. Угли мерцают, образуя почти идеальный круг, в центре которого они уже подернуты серым пеплом, а по краям – живой огонь – еще много не прогоревших, только начавших гореть палочек и веточек.
Мы играем в игру «Кто терпеливее». Может, она так не называется, может, мы придумали ее сами и только что, но суть игры в том, что мы достаем из костра палочки и поочередно пихаем их друг другу. Соперник должен взять палочку и продвигаться пальцами по ней все выше и выше, до тех пор, пока можно терпеть ее жар. Кто поднялся выше – тот и выиграл.
Но скоро становится понятно, что выигрываю я, поэтому игра немного видоизменяется: палки, которые Галяня достает
