не мог.
– Тебе пиздец, чёрт! – шипел Колесо, то хватаясь за чашечку, то прикрывая рёбра, – Тебя завтра найдут и обоссут!
Но не бил. Сменил одежду, нарыл где-то гондонку, а внутри остался таким же Дэнчиком-трусом, убегающим от ботаника Грустного.
Он так и зашёл спиной в подъезд, прокричал «ща вынесу нож и порежу тебя, поэл?!». Хлопнул дверью своей халупы, но не вышел – я прошмыгнул в лифт и, подрагивая от адреналина, нажал на кнопку шестого этажа.
Я вернулся домой в ботинках, я победил. Но завтра… Завтра у подъезда меня встретит его старшак и человек пять пацанов-ровесников. Резко погонят на меня, запинают толпой, утащат в подъезд, снимут всё, что можно и стопроцентно опустят. Гопы всегда жёстко наказывают тех, кто посягает на членов их стаи.
Всё, что мне оставалось – думать. Думать, как мне выкрутиться из тупика. Возвращаться чёрным ходом? Встретят у школы. Остаться дома, притвориться больным? Отмазка дня на три, до первого врача. Не ходить больше в школу? Вообще нереально, мама такого не допустит. Нет, отсидеться не получится. В какой-нибудь вторник раздастся звонок в дверь, мама пойдёт открывать, мой лучший друг Макс выпалит «здрассе тёть-вет а олег выйдет?». Я откажусь идти гулять. Мама скажет что-то вроде «ну иди хотя бы поздоровайся!», я высунусь в тамбур и тут дверь широко распахнётся, перепуганного Макса оттолкнут в сторону и отметелят меня прямо у двери собственной квартиры.
Когда в шесть вечера отец хлопнул входной дверью, я так ничего и не придумал. Отец спешно разделся, навалил в жестяную миску борща, поставил его в зале на табуретку и включил хоккей.
Я не стал его дёргать, бесполезно – играл его любимый ЦСКА. В перерыве, когда он понёс обратно пустую миску, я зашёл следом за ним на кухню и рассказал ему всё по порядку.
Отец прекрасно знал про группировки, он вырос на «оврагах», самой окраине города. Подробно расспросив про «витькиного пиздюка» (так он называл Дэнчика-Колесо), отец досмотрел хоккей и пошёл звонить к соседям, а я понуро вернулся в комнату, ожидая своей участи.
Отец заглянул перед сном и сказал, что мой вопрос решат. Он не ругал меня за проблемы и не хвалил за то, что я не снял ботинки – просто нейтрально произнёс «живи как жил дальше» и отправился курить в туалет.
Дорога до школы и обратно… Про неё тоже можно много чего нарассказывать. Путь «туда» наиболее приятный, если у тебя нет тёрок с кем-то конкретным, кто ходит той же дорогой – точно не доебутся. Этими же улицами ходят учителя, взрослые тащатся на работу, кругом толпы. Главное, обходить палисадники и закоулки школьного двора, где гопы обычно курят перед уроками.
Гораздо опаснее обратный путь. Гопникам влом возвращаться домой, там их пилит мамка или бабушка, да и в целом уроки им делать не нужно, заняться особо нечем, так что они шатаются по районам и ищут приключений. Здесь уже приходится думать, по чьей территории прошмыгнуть, как аккуратно обогнуть киоски и детские площадки, стоит ли идти через аллею или лучше прижаться поближе к подъездам. Чем-то напоминает сапёра на компе или однорукого бандита.
В тот день я нервничал и по дороге в школу, и на обратном пути. Любой прохожий в чёрной одежде дико меня напрягал, а в чёрном ходили практически все – то есть, вы поняли, напрягал меня каждый первый.
Никто меня не остановил, не подкараулил. Отец действительно решил мой вопрос.
Уже потом, позже, я узнал, что он позвонил родному брату, моему дяде Сене. Дядя Сеня корешился с Лохматым – авторитетом «карьеров», ещё одной коммунарской группировки. Лохматый сходил к знакомым кутузовским старшим и рассказал, что Колесо не встал в отмах против пацана без поддержки. Он убежал домой, как тёлка. Колесо тут же отшили, предварительно сломав ребро на сборах. Говорят, он расплакался и сидел там в снегу, пускал слюни.
Узнав, я не пожалел Колесо. Я позлорадствовал.
Так ему и надо, черту ебаному.
Мне было шесть и я смеялся: мама принесла какао «Несквик», детские гантели, апельсин и плюшевого бегемота фирмы Toppi. Недолго думая, мы назвали его Топиком. Я то и дело забегал на кухню, залезал сначала на табуретку, потом на столешницу, открывал дверцу шкафа и тыкал пальцем в нос весёлому зайцу. Настоящий. Как в рекламе.
Я не понимал – как так, у меня праздник, а мама грустная. Она стояла у раковины и мыла посуду скрипучей тряпкой. Мама говорила, что не успела взять мне фруктов – их привезли, но совсем мало. Денег бы ещё привезли – качала головой мама. А я удивлялся. Зачем деньги, если есть гантели и какао?
С тех пор прошло двадцать лет, я ем мясо каждый день, а не только с зарплаты. Мы сидим в солнечном кафе в центре Кёльна, вокруг нас комнатные цветы, на коленях покоятся салфетки. Мама взяла себе стейк и томатный суп. Теперь она думает о питании, соблюдает диету, теперь есть, из чего выбирать. Помнишь, я обещал тебе купить чёрную блестящую Волгу с водителем? – спрашиваю я, глядя в окно. Она улыбается, я смеюсь. Волги давно уже не выпускают.
На самом деле, я мечтал подарить маме чёрный Мерседес, точно такой же, что стоял у меня на полке. Новый, блестящий, похожий на лакричную конфету. Он подъезжает к ресторану спустя час, мы садимся и возвращаемся в квартиру. Водитель предлагает выбрать музыку, услужливо открывает маме двери, желает хорошего вечера. Да, номинально автомобиль не наш – но всё же, мама, я смог. Похоже, я держу свои обещания.
В Кёльне пусто, улицы застыли, как на картинах Хоппера. Магазины не работают, но витрины светятся круглые сутки. Как так? – удивляется мама – У них что, дешёвое электричество? Я говорю, что не знаю. Почему-то они глушат автомобили на красный, но не гасят свет в собственных магазинах. Наверное, рождественская атмосфера важнее денег. Наверное, Рождество – единственное время в году, когда деньги неважны.
Телефон гудит в кармане, с карты списывают средства, но я не заглядываю в сообщения. Посчитаем потом, когда вернёмся в нашу холодную двушку на окраине города, где дороги покрыты рытвинами и льдом. А пока везде светят гирлянды, мигают лампочки, на улицах стоят ёлки, которые никто не ворует.
Наш сосед-беларус говорит, что после Рождества ёлки тут никому не нужны, никто не ставит их на новый год и не держит наряженными до мая. Мама смеётся и утверждает, что хочет здесь жить.
