Доктор опять сидел рядом с Харитиной и слегка раскачивался.
– Это конец древней истории Заполья, – говорил он Харитине, забывая, что она жена подсудимого. – Средней не будет, а прямо будем лупить по новой.
– Вы-то чему радуетесь?
– Я-то? Я – публика.
Потом поднялся какой-то глухой шум и доктор шепнул соседке:
– Вот и новая история привалила.
В залу, – несмотря на давку, была впущена услужливым сторожем целая толпа. Это был новый Коммерческий Зауральский банк в полном составе. Харитина сразу узнала и Май-Стабровского, и Драке, и Штоффа, и Шахму, и Галактиона. Ей показалось, что последний точно прятался за другими. Банковская компания приехала в суд прямо с обеда по случаю открытия банка, и все имели празднично-рассеянный вид, точно приехали на именины. Последним сквозь толпу пробился Харитон Артемьич. Он был пьян и глупо улыбался, обводя публику ничего не видевшими глазами. Кстати, за обедом, в качестве почетного гостя, он чуть не побил Мышникова, который поэтому не явился в суд вместе с другими.
– Вот у меня какие зятья! – хрипел Малыгин, указывая на скамью подсудимых. – Семейная радость, одним словом.
Его с трудом увели. На подъезде неистовый старик все-таки успел подраться с судейским курьером и сейчас же заплатил за обиду.
Харитина вся выпрямилась, когда почувствовала присутствие Галактиона,
– она именно чувствовала, а не видела его. Ей сделалось и обидно и стыдно за него, за то, что он ничего не понимает, что он мог обедать с своими банковскими, когда она здесь мучилась одна, что и сейчас он пришел в это страшное место с праздничным хмелем в голове. Другим-то все равно, и ему тоже. Даже Полуянов не сделал бы так. Затем она чувствовала, что он смотрит на нее и жалеет, и ей захотелось вдруг плакать, броситься к нему на шею, убежать. Он действительно подошел к ней, когда доктора зачем-то вызвал судейский курьер, сел рядом и молча пожал ей руку. Потом он наклонился к ней и шепнул:
– Вот нас с тобой так же будут судить, только вместе.
Она со страхом отодвинулась от него, а он смотрел на нее и улыбался такою недоброю улыбкой.
Полуянов был осужден. Его приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири, что было равносильно возвращению на родину. Он опять упал духом и вместо последнего слова расплакался самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале суда уже не было. Она перестала интересоваться делом и уехала с доктором утешать Прасковью Ивановну.
– Мы теперь обе овдовели, – говорила она, целуя подругу, – ты по-настоящему, а я по-соломенному. Ах, как у тебя хорошо здесь, Прасковья Ивановна! Все свое, никто тебя не потревожит: сама большая, сама маленькая.
– В чужом рте кусок велик, – уклончиво ответила Прасковья Ивановна.
Окончания дела должен был ждать в суде доктор. Когда дамы остались одни, Харитина покачала головой и проговорила:
– Сопьется вконец паренек-то.
– Близко того дело.
– Знаешь что, Прасковья Ивановна, беспременно его надо женить.
Эта мысль очень понравилась обеим, и они принялись обсуждать ее на все лады. За невестами в Заполье дело не станет. Вот, например, хоть взять Нагибина – куда он квасит дочь? Денег у него тысяч триста, а дочь-то одна. Положим, что она рябовата и немного косит, – ну, да доктору с женина лица не воду пить. Умный человек и сам поймет, что с голою красавицей наплачешься. Жалованьишко-то куда не велико, а тут и одень, и обуй, и дом поставь, и гостей принимай. Трудненько женатому-то с голою женой жить, а у Нагибиной всего много. В самый раз доктору нагибинская дочь, хотя она и в годках. Сказывают, и с ноготком девушка, – попридержит мужа, когда нужно.
В самый разгар этих матримониальных соображений вернулся из суда доктор с известием об осуждении Полуянова. Харитина отнеслась к этой новости почти равнодушно, что удивило даже Прасковью Ивановну.
– Какая-то ты каменная, Харитина. Ведь не чужой человек, а муж.
– Был муж, а теперь арестант… Что же, по-твоему, я пойду за ним с арестантскою партией в ссылку… надену арестантский халат и пойду? Покорно благодарю!
– Все-таки… Ты бы хоть съездила к нему в острог.
– А если я не хочу? Не хочу, и все тут… И домой не хочу и к отцу не пойду… никуда!
– Что же ты будешь делать?
– Не знаю.
Доктор присутствовал при этой сцене немым свидетелем и только мог удивляться. Он никак не мог понять поведения Харитины. Разрешилась эта сцена неожиданными слезами. Харитина села прямо на пол и заплакала. Доктор инстинктивно бросился ее поднимать, как человека, который оступился.
– Не надо… не надо… – шептала Харитина, закрывая лицо руками и защищаясь всем своим молодым телом. – Ах, какой вы глупый, доктор! Ведь я еще не жила… совсем не жила! А я такая молодая, доктор! Оставьте меня, доктор! Какая я гадкая… Понимаете, я ненавижу себя!.. Всех ненавижу… вас…
Прасковья Ивановна сделала доктору глазами знак, чтоб он уходил.
– Муж – арестант и жена тоже, значит, арестантка, – повторяла Харитина, ломая в отчаянии руки. – Я не хочу… не хочу… не хочу!
Прасковья Ивановна долго отваживалась с ней и никак не могла ее успокоить.
– Что я такое? Ни девка, ни баба, ни мужняя жена, – говорила Харитина в каком-то бреду. – А мужа я ненавижу и ни за что не пойду к нему! Я выходила замуж не за арестанта!
– Все-таки нужно съездить к нему в острог, – уговаривала Прасковья Ивановна. – После, как знаешь, а сейчас нехорошо. Все будут пальцами на тебя показывать. А что касается… Ну, да за утешителями дело не станет!
– Никого мне не нужно!
– А Галактион?.. Ведь он был на суде и сидел рядом с тобой. Что он тебе говорил?
Харитина вспомнила предсказание Галактиона и засмеялась. Вот придумал человек!.. А все-таки он пришел в суд, и она уже не чувствовала убивавшего ее одиночества.
Придумывая, чем бы развлечь гостью, Прасковья Ивановна остановилась на блестящей мысли, которая поразила ее своею неожиданностью.
– Харитина, знаешь что: мы ищем богатую невесту доктору, а невеста сама его ждет. Знаешь кто? Будем сватать за него твою сестру Агнию. Самому-то ему по мужскому делу неудобно, а высватаю я.
– Ты?
– Я. Думаешь, испугалась, что говорят про Галактиона?
– Да тебя мамынька на порог не пустит.
– А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, – ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
Этот смелый проект совсем захватил Харитину, так что она даже о своем горе позабыла.
– А доктор-то как? – думала она вслух. – Вдруг он не согласится?.. Агния в годках, да и лицом не дошла.
– Ну, это уж мое дело! Я уговорю доктора, а ты к Серафиме съезди… да.
Харитина настолько успокоилась, что даже согласилась съездить к мужу в острог. Полуянов был мрачен, озлоблен и встретил жену почти враждебно.
– Спасибо, милая, что не забываешь мужа, – говорил он с притворным смирением. – Аще бог соединил, человек да не разлучает… да.
– Не понимаю я, Илья Фирсыч, какие ты загадки загадываешь, – равнодушно ответила Харитина.
– Не понимаешь? Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для тебя муж… да. Другие-то теперь радуются, что Полуянова лишили всего, а сами-то еще хуже Полуянова… Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал. Да еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
Харитина слушала Полуянова, и ей казалось, что он рехнулся и начинает заговариваться. Свидание кончилось тем, что он поссорился с женой и даже, затопал на нее ногами.
– И до тебя доберусь! – как-то зашипел он. – Ты думаешь, я совсем дурак и ничего не вижу? Своими руками задушу.
– Руки коротки, – дерзко ответила Харитина и ушла, не простившись.
На другой день Харитина получила от мужа самое жалкое письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала письмо и не поехала в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила:
– Хочется тебе, Харитина, вязаться в такое дело… Да и жених-то ваш горькая пьяница.
– Да ты только мамыньке скажи, Серафима.
– Говори сама.
В сущности этот план задел в Серафиме неистребимую женскую слабость, и, поломавшись, она отправилась к матери для предварительных переговоров. Анфуса Гавриловна даже испугалась, когда было упомянуто имя ненавистной Бубнихи.
– Мамынька, ведь нам с ней не детей крестить, – совершенно резонно объяснила Серафима. – А если бог посылает Агнии судьбу… Не век же ей в девках вековать. Пьяница проспится, а дурак останется дураком.
