для него племянник. Зажечь сырой прутик на ветерке, тянувшем над водой, оказалось непросто. Спички гасли одна за другой, а Жущер нетерпеливо переминался на спине у Аркадия Захаровича и заглядывал через плечо.
Наконец на немного подсохшем и обуглившемся кончике прутика занялся и стал разгораться язычок пламени. Аркадий Захарович осторожно, чтобы не погасла, поднял веточку, держа ее, как восковую церковную свечку…
Мысленно он спустился сквозь толщу воды вниз, туда, где сумрачно, тихо и в зеленоватой мути едва проступают очертания надгробий и крестов, занесенных илом. Бесцветное царство абсолютного равенства, где нищий крест и элитное надгробье – всего лишь кочки на бурой равнине, уходящей во тьму. И каждый Орфей, желающий знать, где лежит родитель, будет скитаться здесь вечно, не в силах…
– МУЖЧИНА!!!
Голос с небес. Громовый механический голос, запредельно усиленный и искаженный громкоговорителем:
– МУЖЧИНА НА НАДУВНОЙ ЛОДКЕ!!!
Аркадий Захарович, которого резко выдернули из области теней на слепящий свет божий, испытал нечто вроде приступа кессонной болезни и не сразу сообразил, что громовый голос обращается к нему:
– НЕМЕДЛЕННО ПОГАСИТЕ ВЕТОЧКУ!
Вещали с лодочной станции на берегу. Установив источник звука, Аркадий Захарович перенес внимание на веточку и обнаружил, что руки его пусты, а уроненный от неожиданности прутик лежит на дне лодки, и от него вьется дымок. Стало быть, прутик тлеет и, если уже не прожег, то вскоре прожжет тонкое резиновое днище.
Аркадий Захарович лихорадочно заскреб по скользкому полу непослушными перстами, но веточка не давалась в руки… Неожиданно помог Жущер – вдруг взлютовал так, что Аркадия Захаровича от боли качнуло в сторону, «Нырок» накренился и зачерпнул волну обмякшим левым бортом. Дно лодки залило водой, и тут же Аркадий Захарович собрал все силы, исхитрился и непонятно зачем сгреб мокрую веточку, уже совершенно безопасную, и замер, пережидая болевую атаку.
Так сидел он, ни жив ни мертв, до поры, когда органы чувств, несущие стражу несмотря ни на что, донесли ему, что высокая волна стала вдруг опасно подбрасывать легкое суденышко, а откуда-то со стороны налетает тарахтящий звук, усугубляющий боль. Тарахтение смолкло… Человеческий голос, непривычно громкий и грубый, рявкнул:
– Мужчина, почему нарушаете?!
Аркадий Захарович поднял голову. У него едва хватило сил, чтобы различить белый моторный катер, за рулем которого развалился толстый краснорожий мужик в пятнистом камуфляжном бушлате.
– А что я, собственно, нарушил? – пробормотал Аркадий Захарович, истратив на это последний остаток сил.
– Не знаете? – иронически вопросил толстяк в камуфляже. – Ну-ну… А в руках что?
Только и сумел Аркадий Захарович, невольно повинуясь риторическому вопросу, глянуть на обгоревшую веточку и тут же полностью переключился на борьбу с болью. Донеслись лишь до него бессмысленные слова: «А ну давай к берегу. Будем протокол составлять…», после чего он перестал обращать внимание на то, что происходит вовне. Его внутренний страж предоставил жирному стражнику в камуфляже управляться самому и лишь вполглаза следил, как тот на буксире транспортирует «Нырок» к берегу, помогает Аркадию Захаровичу выбраться из лодки и, поддерживая, ведет к дощатому строению рядом с причалом и в какой-то тесной комнатке усаживает на стул возле письменного стола, а сам садится напротив.
– Мужик, ты живой?
Аркадий Захарович с трудом перевел дух.
– Оклемался, – определил стражник и раскрыл конторскую книгу в картонном переплете.
– Фамилия.
Аркадий Захарович назвался.
Стражник внимательно глянул на него.
– Имя-отчество.
Аркадий Захарович назвался.
Стражник положил перо.
– Ты, что ль, Бунчук? – спросил он неуверенно и всмотрелся внимательнее. – Ну да, Аркашка Бунчуков. А я тебя сразу не узнал. Похудел, побледнел. Краше в гроб кладут. Болеешь, что ль?
Аркадий Захарович пожал плечами.
– Да, болезнь, она и поросенка не красит… – философски заметил стражник. – А я Петька Мехреев. Вот так-то!
Его самого тоже не сразу узнаешь – бывшего одноклассника, хулигана и двоечника, которого даже учителя иной раз, забывшись, звали Мехряком и с которым Аркадий Захарович никогда не дружил, как, впрочем, и не враждовал. Да и сейчас оба не были расположены к сантиментам.
– Ну ладно, давай ближе к делу, – сказал Мехряк. – Ты чего приехал и сразу нарушаешь?
– Ты объясни вначале, что я тут у вас нарушил.
– Налог в городскую казну не уплатил.
– За что?
– Как за что? За обращение к родителям.
– Так это же мои собственные родители.
– Твои-то твои, а лежат они где? Земля-то чья? Тоже твоя? И что в земле лежит – тоже твое? А коли не твое, а чужое, то плати налог за использование чужого в личных целях…
– Нет такого закона.
– У нас все законно, – сказал Мехряк. – Местная администрация приняла решение и провела его официально. А то ведь прежде такая несправедливость творилась… К Степании народ валом валит, а денежки мимо кассы. Городу ни копейки не перепадает. Денег-то старуха не берет. Хотели прикрыть ее, но начальство не разрешило. У нее и глава администрации, и все городские власти лечатся. Вот и нашли выход – взимать налог с больных. С тех, кого баба Стеша на погост посылает…
«Ах, Катька, хитрюга, – подумал Аркадий Захарович. – Нарочно промолчала, что за родительские кости деньги дерут. Утаила… Думала, если узнаю – меня сюда на буксире не затащишь. И почему в этой стране всяк, даже родная сестра, берет себе право решать за другого?.. Даже то, жить ему или умереть…»
– Слушай, Петр, я просто не знал. Мне никто не сказал.
– Ты из себя мальчика не строй, Бунчук, – сказал Мехряк. – Не знал он. Незнание от ответственности не избавляет. Так, кажется?
– Я даже слово сказать не успел.
– Никто с тобой разбираться не будет: успел – не успел… Веточку зажег и баста. Плати.
– А если не заплачу?
– Взыщем по всей строгости административного закона. Через милицию. Да еще штраф уплатишь.
В другое время Аркадий Захарович взвился бы на дыбы, но сейчас, после приступа боли, он устрашился даже вообразить всю вереницу чинов и чинариков, с которыми пришлось бы биться, и сдался без боя:
– Сколько?
– А это в зависимости от услуги… Лишнего не возьму. У нас все через кассу, по расценкам. Вот прайс, читай. – Мехряк протянул Аркадию Захаровичу листок, в верхней части которого значилось:
СТАНЦИЯ СПАСЕНИЯ «БОЛОГА»
Услуги и расценки
Прайс-лист
Далее шел длинный список предлагаемых услуг:
Родительское прощение……………
Родительское утешение……………
Слеза родительская…………………
И еще много разного. Напротив каждой позиции обозначалась ее цена. Родительская косточка помещалась в самом конце списка и стоила дороже всего. Аркадий Захарович полез в кошелек, чтобы проверить, хватит ли наличности.
– А если обману? – спросил он. – Ты ж не сумеешь меня проверить.
– Не обманешь. За что заплатишь, то и получишь, – сказал Мехряк с такой непоколебимой верой в способность местной администрации распоряжаться магическими силами, что Аркадий Захарович, протягивая ему деньги, не удержался и продолжил расспросы:
– Ты сам как думаешь, реально это? Слезы, косточки…
– Какая разница, – равнодушно проговорил Мехряк, пересчитывая купюры. – Бабки-то реальные. Слушай, а ты веточку купить не желаешь?
– Чего? Какую еще веточку?
Аркадий Захарович чувствовал, как Жущер на спине требовательно скребет когтистыми лапами. Собачке надоело ждать свою косточку.
– Мы новую услугу ввели, – оживился Мехряк. – Продаем веточки быстрого возгорания. Ты небось намучился, пока на ветру сырую хворостину зажигал. А наши изделия хорошо просушены и пропитаны специальным составом – возгораются моментально, на ветру не гаснут и горят долго. Мы их и в церкви освятили – чтоб сильнее действовали… Бери, Бунчук, не пожалеешь. Я по старой дружбе со скидкой отдам.
– Давай, – кивнул Аркадий Захарович, подумав, что его веточка, мокрая, вряд ли теперь загорится.
Он заплатил, получил прутик в длинном целлофановом пакетике и тут только заметил, что на дощатой стене над головой Мехряка красуется портрет Анатолия Злыги. На цветной фотографии тот выглядел еще глаже и гаже, чем на двухметровом плакате.
– А Толька у тебя зачем?
Мехряк вначале не понял:
– Какой Толька?
– Да вон же!
– Это ты про Анатолия Ильича? Язык-то не распускай, Бунчук. О нем надо с почтением.
– Тольку почитать?! За что?!!
– Да хотя бы за то, что город наш на ноги поднял.
– Что-то я не вижу, чтобы Старая Болога особенно-то ожила.
– Анатолий Ильич людям работу дал, – сказал Мехряк. – Ну вот хоть бы меня возьми. На службе. Сыт, обут и нос в табаке.
– Ну и при чем тут Толька? – фыркнул
