– Прямо, не знаю, как быть. Сегодня ночью вспомнил, и заснуть не мог.
Шпалин задумался, постукал себя пальцем по переносице и операция эта быстро помогла.
– Есть одно средство, – сказал Шпалин. – Позвоню-ка я к Тебреву. Он мне с прошлой осени должен шестьсот. Пора, наконец, и честь знать.
2
Просьба Шпалина очень расстроила Тебрева. Тебрев был в проигрыше, сидел без денег. Положим, время терпит, так как Шпалин требует вернуть долг в конце декабря. Но лучше, конечно, озаботиться заблаговременно.
Пораскинул умом и подошел к телефону.
– Полковник Мякин? Простите, что я вам напоминаю, но на меня так наседают, что прямо дышать не дают… Ну, хоть часть… рублей пятьсот, с остальными постараюсь устроиться. А? В декабре? Пожалуйста!
3
Полковник Мякин двадцать пять минут чесал в голове карандашом. Наконец, начесал настолько, что голова стала думать и надумала требовать долг с адвоката Шнифера.
Звонил, молил и грозил.
Шнифер обещал достать четыреста к середине декабря и позвонил к Нехелеву.
4
Бледный Нехелев, растерянно разводя руками, стоял перед Шпалиным.
– Понимаешь, он теперь требует, чтоб я отдал к пятнадцатому декабря! Там на него какая-то темная личность наседает. Ну, как тут быть? Говорит, что до января ждать не может!
Шпалин пощелкал языком.
– Придется надавить на Тебрева. Пусть поторопится. Подошел к телефону.
5
Тебрев весь вечер звонил к полковнику Мякину. Дозвонился и излился. Мякин вздыхал в трубку, молил об отсрочке и, обещав ускорить дело, позвонил к Шниферу.
– На меня наседает одна темная личность… Положение безвыходное… Опись имущества… Служебная карьера… Как хотите, а к первому декабря мне нужно.
Шнифер дал отбой и попросили, чтобы его соединили с Нехелевым.
6
– На него опять давит эта темная личность! – стонал Нехелев. – Он ждать не может. Ему деньги нужны тридцатого ноября! Ну, что я теперь заведу! Ради Бога, если можешь, надави на твоего Тебрева. Сам видишь, положение безвыходное.
И Шпалин давил на Тебрева.
7
Тебрев потребовал у полковника Мякина во что бы то ни стало добыть денег к двадцать третьему ноября.
8
Мякин молил Шнифера достать к двадцатому.
9
Шнифер заклинал Нехелева заплатить к восемнадцатому.
10
Нехелев рыдал без слез перед Шпалиным и Шпалин давил на Тебрева.
11
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
12
– Ты знаешь, какой ужас – сказал через два дня осунувшийся и почерневший Нехелев. – Этот Шнифер совсем помешался. Он говорит, что если я через три дня не верну ему денег, ему останется только пустить себе пулю в лоб.
Шпалин молча подошел к телефону и надавил.
13
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
14
Нехелев лежал в постели и пил чай с ромом. Его лихорадило.
Шпалин сидел, опустив усы, и беззвучно насвистывал.
– Прямо какой-то рок! – говорил Нехелев. – Пока я не вспоминал, и он мне не напоминал. А чуть я вспомнил, он и насел. Через два часа уже позвонил ко мне, а там и пошел трезвонить.
– Молчи, – советовал Шпалин. – Старайся не думать.
– И главное – мне самому его жалко. Такой милый человек. Он говорит, что никогда не позволил бы себе напомнить об этом несчастном долге, если бы не ужасное, безвыходное положение, в котором он очутился.
– И так меня мучает, что я его подвел. Хотел бы я знать имя того подлеца, который на него давит. Ведь есть же такие подлецы на свете.
– А ты плюнь. И главное – не волнуйся. Теперь уж больше часу прошло, – все равно в полчаса этих денег не достанешь, если бы я даже и надавил на Тебрева.
– Нет, где уж там. Я и сам понимаю, что теперь все кончено. Я знаю, что ничего не могу сделать, и это успокаивает меня.
– Спи.
– Сплю.
15
Он спал.
16
Уснул и Шпалин.
17
Бледный уснул под своим телефоном Тебрев.
18
Густо храпел полковник Мякин.
19
Безмятежно улыбаясь, дремал удивленный Шнифер, удивленный, что телефон так долго не звонит и Мякин так долго на него не давит.
20
Спят все.
21
На том все и кончилось.
Навсегда.
Душно.
Со двора несет кошками и жареным луком. Журналист Сатурнов, сидя у окна, путешествует по Волге.
Редакция дала журналисту Сатурнову полтораста рублей аванса. На них он купил себе кожаный чемодан, непромокаемое пальто, заплатил двухмесячный долг квартирной хозяйке, на оставшиеся шесть с полтиной купил папирос, бумаги и перьев и сел к окну путешествовать.
Пальто пахло резиновой калошей, чемодан – извозчичьей лошадью, и запахи эти приятно волновали плывшего по Волге Сатурнова.
«Хороша Волга весною! – писал он. – И нет подобной ей реки на свете.
Берега тонут в вишневых садах, мы плывем между этими садами, и порою, когда пароход игриво и властно задевает трубой за их цветущие ветви, мы тонем в волнах аромата, осыпанные белыми лепестками».
– Нехорошо, что все у меня тонет – и берега, и мы, – решил он, перечитав. – Но поправлять жалко, потому что красиво. Дьявольски красиво. Ну-с, заверну теперь к Самаре.
– Огурчики зеленые! – доносится снизу со двора. «Мы заворачиваем к Самаре. Теперь вид уже другой. Теперь уже огурцы».
– Огурчики зе-ле-ные!
«Всё огурцы, огурцы – целые поля огурцов. Мы тонем в огурцах, и души наши наполняются их свежим весельем. Огурец! Как много в этом слове для сердца русского человека! Может быть, больше, чем для испанца в „дыне“!».
– А пошел ты к черту со своими огурцами! – заорал внизу дворник. – Сказано, не велено вас пускать!
«Где-то тоскливо прочирикала иволга свою предрассветную весеннюю песнь любви и страдания. И вот огурцов уже нет. Уже уплыли, утонули их зеленые поля, и мы прощаемся с ними и ждем, какие новые радости даст нам красота».
– Петр Николаевич! Не хотите ли чайку? – кричит за дверью хозяйка.
– Спасибо! С удовольствием.
«Зычный гудок встречного парохода прерывает на минуту наши грезы и возвращает к действительности».
– Обождите минуточку, Петр Николаевич. Сейчас Глашка вам сахару подаст.
«Мы ждем на пристани, пока грузят сахар».
Глашка, коренастая девка с косичкой на широкой спине, подает сахарницу.
«Наблюдаем за рабочими-грузчиками. Нас поражают их широкие спины, словно предназначенные самой природой для ношения тяжестей. У многих из них отпущены длинные волосы, которые они заплетают наподобие косы, – мода, перенятая от китайцев, работавших когда-то в большом количестве на всем волжском побережье».
– Прасковья! – кричит хозяйка. – Не забудь селедку намочить. И луку к ней не забудь.
«Мы двигаемся дальше, и вот новая радость – целые стада селедок! Они плывут такой густой массой, что пароход невольно замедляет обороты колеса, затертый этими животными, словно полярными льдами. Зеленые берега, покрытые зарослями молодого лука, гарнируют эту величественную картину. Но вот уплыли и селедке, утонули в страну воспоминаний, и мы долго провожаем их затуманенным взором».
– А, пожалуй, нехорошо, что у меня селедки утонули? Все-таки – рыба, как же ей тонуть? Зато красиво. Не протокол ведь пишу, а художественную прозу.
«Начинает накрапывать дождь. Я набрасываю на себя непромокаемое пальто и, затянув потуже ремни чемодана, выбегаю на палубу».
– Зачем же это я ремни-то затянул? Шут меня знает! Ну, просто, затянул – и затянул. Уж не смей и ремня затянуть.
«Дождь на Волге! Дивная картина. Представьте себе дождь, который капает сверху миллионами брызг, они падают прямо в родную стихию, которая с тихим материнским бульканьем принимает их на свое лоно. Но вот дождь уже кончился»…
В подвале у сапожника заиграли на гармошке «матчиш»…
«Нас овеяли ласковые сумерки, и воздух задрожал от могучей соловьиной песни. Песнь лилась, звуки росли, ширились, душа наполнялась восторгом, и из благодарных глаз тихо лились слезы. А соловьи все пели и пели. Толпы волжских девушек спускались по крутым берегам в веселых хороводах».
– И что у тебя, носа нет, что ли? – кричит хозяйка. – Я из комнат слышу, что гарью пахнет. Опять молоко ушло!
«Ночью мы были встревожены криками. Жуткий запах гари зловеще полз по каютам, наполняя души смятением и ужасом. Быстро надев спасательный пояс, я выбежал на палубу.
– Где горит? – спрашивали мы друг друга.
