лице его помещалось ничуть не меньше державности, чем на заднице Клер. Последняя на него поглядела вяло, но с озадаченностью, насколько это было возможно в её развинченном состоянии.
– Девушка, я просил бы вас не курить около Госдумы!
– Пошёл отсюда.
– Если вы будете так со мной разговаривать, на пятнадцать суток сейчас поедете! Ясно вам? Госдума – это основной властный орган нашей страны. Его надо уважать. А вы рядом с ним ведёте себя похабно и аморально, плюя на нашу заботу об улучшении качества населения.
– Качества населения? – повторила Клер, стряхивая пепел на тротуар.
– Качества здоровья, конечно. Вы можете прочитать, что на вашей пачке написано, если вас учили читать. Курение убивает!
– Но не меня.
– А кого?
– Тебя, – ответила Клер, и, стиснув кулак, лихо им воспользовалась. Естественно, он смазливого патриотика не убил, но сделал чуть-чуть менее смазливым. Тот завизжал и заугрожал. Двое полицейских не дали Клер докурить. Они её потащили к своему «Форду». Она не сопротивлялась, дабы не подвергать опасности семиструнку, висевшую у неё за плечами. Отчаянные попытки Риты примкнуть к француженке были грубо пресечены, а вопли про властный орган и про какой-то другой, ещё более полезный орган, были оценены только журналистами. Тогда Рита бросилась к потерпевшему, собираясь продлить его будущий больничный и разделить участь Клер, но Лена взяла её за рукав.
– Марго, успокойся! Её отпустят. Он не подаст заявление.
– Да с чего ты это взяла?
– А я его знаю. Он ко мне просится на эфир. Сейчас я всё утрясу.
С этими словами Кликовская почему-то направилась не к источнику визга и сквернословных угроз, а к его хозяйке, которая не сочла обязательным выйти из лимузина, чтоб защитить своего пажа. Ирина Анатольевна опустила стекло. Лена, наклонившись, стала с ней разговаривать. Клер, тем временем, увезли. Потерпевший стих. Пресса, потеряв к нему интерес, стала разъезжаться, поскольку на депутатской парковке остались только два членовоза.
– Всё хорошо, – заверила Лена, опять приблизившись к Рите, – ей ничего не грозит, кроме административного штрафа за мелкое хулиганство.
– Она ведь гражданка Франции! Её могут запросто депортировать!
– А она что, против? – подняла бровь Кликовская.
– Очень против!
– Странная девочка! Если у неё при себе документов нет, то пусть назовётся Марией Пупкиной без определённого места жительства. Её долго держать не станут.
– Да, ничего, разберётся, – вдруг успокоилась Рита, вспомнив, что Клер и не из таких проблем вылезала, – спасибо, Ленка.
– Рада была помочь, – гордо улыбнулась Кликовская. И, красиво виляя очаровательной задницей, зашагала она к Тверской. Рите было с ней по пути, но очень хотелось пройтись без всяких попутчиков. Она выкурила ещё одну сигарету, против которой хлюпающий пажонок не возражал, и двинулась вслед за корреспонденткой.
Той уже видно не было. Перейдя Тверскую, затем – Бульварное, Рита с полминуты стояла на самом краешке тротуара, лицом к потоку машин. Глядя то на Гоголя, то на дом, в котором он жил, она размышляла, куда направиться. Ей нужна была Сухаревская. Конечно, через бульвары и переулки дойти было бы быстрее, но слишком уж замечательный розовел над городом вечер! Да и энергии было хоть отбавляй, даром что с утра ничего не ела. Так вот решила она дать крюк часа на два – Новый Арбат, Садовое. И – пошла, дымя сигаретой.
Вскоре стало смеркаться. Зажглись над городом фонари, и небо от них сделалось багряным. Под гул машин и топот прохожих Рите навязчиво вспоминалась вся её жизнь, которая шла зигзагами от парижских отелей до наркоманских подвалов и чердаков, от зеркала в «Ауди» до предмета с тем же названием в туалете психиатрической клиники. Оба зеркала отражали кислую рожу. Вот и сейчас Рита шла туда, где её тоска построила себе домик из ромбиков на обоях. И шла она туда потому, что всем остальным там было не веселее. Конечно Инга и Клер иногда бодрятся, поэтому у них крыша и не выдерживает.
С такими мыслями завернув на Садовое и пройдя Смоленский бульвар, Рита захотела поужинать. Но киоски с кофе и шаурмой около метро недавно снесли, а на ресторан не хватало. Пришлось зайти в магазин и отстоять очередь, чтоб купить банку фанты и полкило колбасы. Эту колбасу Рита уплетала до самой Сухаревской. Прохожие на неё оглядывались. Ещё бы – не каждый день приходится видеть девушку, жрущую на ходу сервелат, будто эскимо!
А вот и Большая Спасская. Купола храма Всех Скорбящих при свете звёзд отливали тревожной зеленью, как глаза обкуренной Инги. Любимый свой магазинчик Рита прошла, так как деньги кончились. Был уже двенадцатый час, когда добрела она до спасателей. Её радостно встретил Тишка. Сняв куртку, она взяла его на руки, и он вылизал ей весь нос, а также и щёки. Всё было здесь как обычно – сумрак, таинственность, едкий дым. Из комнаты Клер доносилось треньканье домры и рассудительный голос Юльки, болтавшей с кем-то по телефону. Она была рассудительнее Щегла. Это настораживало. На кухне курили Шильцер, Блин и Щегол. Последний вновь умничал. Войдя с Тишкой, Рита немедленно поняла, что речь – именно о нём.
– У животных нет интеллекта и, соответственно, никаких способностей к аналитике, – верещал Щегол, – если я, к примеру, скажу собаке: «Принеси палку!», она её мне притащит. Но если я скажу ей: «Принеси палку, но только не мне, а Веттелю!», то она меня не поймёт.
– Конечно, она тебя не поймёт, – подтвердил Блинов, откашляв из атлетичной груди хрипение висельника, – и я бы не понял, на какой хрен Веттелю сдалась палка! Он вроде бы не дебил, в отличие от тебя.
Поставив собаку на пол, Рита кивнула всем и уселась. Щегол скользнул по ней быстрым взглядом и снисходительно обратился к Блину:
– Ты хочешь меня унизить? Или ты хочешь красиво выиграть спор?
– Я сделал всё это нехотя. Извини.
Все были довольны этим ответом, кроме Щеглова. Тот раздул ноздри.
– А может, ты объяснишь, почему считаешь меня дебилом?
– Легко. Надо быть глупее собаки, чтобы доказывать, что она глупее тебя.
– Это оскорбление, – задрожал голосом Щегол под аплодисменты Риты, – а я хочу аргументов! Есть хоть один?
– Один точно есть. Вот ты сам бы как такую команду понял? Ну, насчёт палки. Чего от тебя хотят?
– Как – чего? Чтоб я отнёс палку Веттелю.
– Нет, Щегол. От тебя хотят, чтоб ты пошёл на …!
Рита и Мишка вежливо воздержались от звуков. Менее вежливый Тишка один раз тявкнул. Может быть, он не имел в виду ничего плохого, но почему-то Щегол именно вот этого не стерпел. Сперва покраснев, а затем назвав всех ублюдками, он вскочил и вылетел с такой скоростью, будто Тишка был волкодавом. Громыхнула входная дверь, которую он запереть не посчитал нужным, затем – подъездная. Стало тихо и замечательно. А потом беспокойный Тишка начал
