Птичий город за облаками - Энтони Дорр

и плясали, вводя себя в транс, а я перегрыз веревку и убежал. Много недель я брел одиноко в звездной темноте и наконец добрался до места, где заканчивается природа.

Небо было черно, как стигийская крипта, в океане плавали туда-сюда исполинские плоты голубого льда, и в воде меж ними я вроде бы различал склизких созданий с огромными глазами. Я взмолился, чтобы мне превратиться в храброго орла или мудрую сильную сову, однако боги молчали. В холодном свете луны я медленно переставлял по мерзлой земле копыто за копытом и по-прежнему надеялся…

Зимой из выгребных ям поднимаются сталагмиты замерзшей мочи. Чтобы отапливать меньше бараков, китайцы переводят британцев к американцам. Блюитт ворчит, что они и так набиты как сельди в бочке, однако у Зено трепещет сердце. Они с Рексом встречаются глазами, и вскоре их соломенные тюфяки уже лежат рядом у стены. Каждое утро Зено просыпается с мыслью, что Рекс рядом, и сознает, что им обоим никуда отсюда не деться.

Каждый день, когда они взбираются по обледенелым холмам, ломают и собирают хворост, Рекс, словно подарок, преподносит очередной урок.

Γράφω, графо — царапать, рисовать или писать. Корень слов «каллиграфия», «география», «фотография».

Φωνή, фоне — звук, голос, язык. Корень слов «симфония», «саксофон», «микрофон», «мегафон», «телефон».

Θεός, теос — бог.

— Поскреби известные тебе слова, — говорит Рекс, — и, скорее всего, на дне горшка обнаружишь древних, которые лупают на тебя глазами.

Кто так говорит? И все равно Зено косится на Рекса, его рот, волосы, руки. Смотреть на него так же приятно, как на огонь.

Дизентерия настигает Зено, как и всех остальных. Не успев вернуться из сортира, он вынужден просить разрешения выйти снова. Блюитт говорит, он бы отнес Зено в лагерную больничку, да только это лачуга, где так называемые врачи режут больных и вкладывают им под ребра куриную печенку для «лечения», и уж лучше Зено умереть здесь, чтобы Блюитт мог забрать его носки.

Скоро от слабости Зено уже не может дойти до сортира. В самые страшные часы он лежит, свернувшись на тюфяке, парализованный от недостатка витамина B. В бреду ему снова восемь, он на озерном льду, дрожит в купленных для похорон ботинках. В снежной круговерти уже маячит город со множеством башенок, они блестят и переливаются. Надо лишь сделать последний шаг к воротам. А каждый раз в этот самый миг Афина тащит его обратно.

Иногда он приходит в сознание, видит Блюитта, который силой вливает ему в рот жидкую кашу и шепчет: «Ну нет, малыш, ты не умрешь, покуда я жив». Иногда рядом Рекс, вытирает Зено лоб. Оправа очков скреплена ржавой проволокой. На заиндевелой стене Рекс царапает греческие стихи, словно колдовские знаки, чтобы отпугнуть воров.

Как только Зено снова может ходить, его опять гонят на сбор хвороста. Иногда от слабости он не в силах тащить свою жалкую вязанку и через каждые несколько шагов кладет ее на землю. Рекс садится рядом на корточки и углем пишет на древесной коре слово Αλφάβητος.

А это άλφα это альфа: перевернутая голова быка. В это βήτα это бета: дом в плане. Ω это ὦ μέγα это омега, большое О: огромный кит, разинувший пасть, чтобы поглотить все буквы перед ним.

Зено говорит:

— Алфавит.

— Отлично. А как насчет этого?

Рекс пишет: ό νόστος.

Зено роется в закромах памяти.

— Ностос.

— Да, ностос. Возвращение домой, благополучное прибытие. Конечно, почти никогда нельзя точно увязать одно наше слово с одним греческим. Ностос означает также песню о возвращении домой.

Зено встает. Голова кружится. Он поднимает вязанку.

Рекс убирает уголек в карман и застегивает на пуговицу.

— Бывали времена, — говорит он, — когда болезни, войны и голод свирепствовали почти ежечасно, и очень многие погибали до срока, их тела поглощали море или земля, а порой они просто навсегда исчезали за горизонтом, и близкие не знали, что с ними сталось… — Рекс смотрит через мерзлый луг на низкие темные строения Лагеря номер пять. — Вообрази, каково было слышать старые песни о возвращении героев. Верить, что такое возможно.

Внизу ветер гонит поземку по замерзшей Ялуцзян. Рекс втягивает голову в воротник.

— Дело не столько в содержании песен, сколько в том, что их по-прежнему пели.

Единственное и множественное число, именная основа и падежные формы существительных; любовь Рекса к древнегреческому помогает им пережить самые страшные часы. Как-то поздним февральским вечером, после темноты, когда они, прижавшись друг к дружке, сидят у окна в кухонной лачуге, Рекс углем пишет на дощечке две строчки из Гомера и передает Зено.

Сквозь щели в стене видны звезды над горами. Спине холодно. Плечо Рекса прижимается к его плечу. Оба они тощие как скелеты.

θεοὶ — это «боги», именительный падеж, множественное число.

ἐπεκλώσαντο означает «спряли», аорист, изъявительное наклонение.

ἀνθρώποις — «людям», дательный падеж, множественное число.

Зено набирает в грудь воздуха, огонь трещит, стены лачуги исчезают, и в закутке его ума, куда нет доступа охранникам, голоду и боли, возникает смысл строк, придуманных много-много веков назад.

— Вот что делают боги, — говорит он, — они впрядают нити погибели в ткань нашей жизни, чтобы получилась славная песнь для потомков.

Рекс смотрит на греческие слова, на Зено, снова на греческие слова. Качает головой:

— Блестяще. Охренительно блестяще.

Сеймур

В первый понедельник августа Сеймур идет домой из библиотеки и перед самым поворотом на Аркади-лейн замечает что-то на обочине Кросс-роуд. Дважды он находил там сбитых машиной енотов. Один раз — задавленного койота.

Это крыло. Оторванное крыло бородатой неясыти. С мягкой бахромой на задней кромке и бело-бурыми маховыми перьями. На суставе остался кусок ключицы, болтаются обрывки мышцы.

Мимо с ревом проносится «хонда». Сеймур осматривает дорогу, ищет в траве у обочины остальную птицу, но находит лишь пустую банку с надписью «Übermonster Energy Brew». Больше ничего.

Он проходит остаток пути до дому и стоит на подъездной дорожке с рюкзаком за спиной, прижимая к груди крыло. На участках «Эдем-недвижимости» образцовый таунхаус почти закончен, еще четыре строятся. На кране висит стропилина, под ней ходят два плотника. В небе несутся облака, вспыхивает молния, и Сеймур внезапно видит Землю с расстояния в миллион миль: пылинку, летящую в безжалостном бесплотном вакууме. И вот уже он снова на дорожке, нет никаких облаков и никаких молний. День