-- Во сколько мы собираемся? -- спросила я.
-- Через два часа. Сэру Идкинду нужен час, чтобы передохнуть, потом он и Большой Иван хотят поговорить наедине.
-- Тогда раздевайся, -- сказала я.
И он, обычно суховатый, сдержанный, даже надменный, как мальчишка, послушно и даже суетливо, разбрасывая ботинки, галстук, рубашку, брюки, бросился в ванную. Я услышала, как он включил душ, как вскрикнул, пустив сразу или очень холодную, или слишком горячую воду, и уже бежал обратно, вытираясь на ходу.
У меня, наверное, была сексуальная аномалия. Мне не требовались никакие любовные прелюдии, если я хотела, то хотела, чтобы это произошло сразу. И опять я нарушала еще одну рекомендацию сексологов. Они советовали любовными играми заниматься вечером, чтобы отдохнуть потом и встать бодрой утром. Я всегда хотела утром и я не уставала, наоборот, сразу вставала бодрой. Секс по утрам был для меня лучшей разминкой. Я подумала, что замечательно, если он тоже любит эти утренние минуты.
Он, как и в Лондоне, заказал завтрак в номер. Я подумала, что основными моими воспоминаниями от Лондона и Женевы будут номера в гостиницах и замечательные мгновения с ним в постелях.
Когда мы вошли в номер отца, сэр Идкинд внимательно посмотрел на меня, потом на него и, по-моему, сразу понял. Отец не обратил на нас никакого внимания. И во вчерашних разговорах он даже не спросил меня, что я думаю о его Заместителе, о Насте, может быть, он считал, я думаю так же, как думает он, или, во всяком случае, должна так думать.
В номере отца был еще один мужчина, моложе Идкинда лет на десять, но тоже уже в старшей возрастной категории. Он сказал:
-- Доброе утро! Как спалось на новом месте?
Русский язык был для него явно родным. Я потом спросила Шуру:
-- Кто такой?
-- Юрист Идкинда. Работал в Юридическом управлении Совета министров.
Первую половину дня мы работали над составлением договоров. Идкинд вкладывал денег больше, чем мы надеялись. Как ни странно, мне понравилось участвовать в этом совсем не скучном деле, потому что в договоре учитывались все возможные ситуации, в какие могла попасть компания. Потом мы обедали в ресторане гостиницы, заранее заказав, чтобы не терять времени.
К Идкинду подошли двое мужчин среднего возраста и заговорили на иврите.
Идкинд извинился и отошел. Мы смотрели на них -оживленных, громкоголосых, уверенных. Идкинд отбросил свою сдержанность, смеялся. Все трое вспоминали то, что их объединяло.
-- Если бы мы были такими спаянными, как вы! -- сказал с грустью отец, обращаясь к юристу.
-- Скоро будете, -- ответил юрист. -- Сегодня вас, русских, как нас, евреев, гонят со всех ваших бывших союзных республик. Нация должна пережить гонения, неудачи, может быть, даже позор, чтобы сплотиться и не давать в обиду ни одного своего.
Идкинд, возвратясь за стол, вдруг сказал:
-- Иван, а я не знал, что ты антисемит!
-- Конечно, -- улыбнулся отец, -- антисемит. Поэтому столько лет с тобою работаю.
-- Работаешь, потому что выгодно. А вот своей дочери не разрешил выйти замуж за Рапопорта.
-- Не знаю, что ты запрещал или разрешал своим дочерям, -ответил отец, -- но прослеживается явная закономерность: все пять твоих дочек вышли замуж за евреев.
-- Иначе и не могло быть. Так я их воспитал. Но они сами решали, за кого выходить замуж.
-- Я тоже эти проблемы решаю сама, -- сказала я.
Идкинд внимательно посмотрел на меня. Я ему улыбнулась своей лучшей улыбкой.
Мы должны были вылететь в Петербург, чтобы помочь Идкинду разместить заказы на постройку кораблей береговой охраны на судостроительном заводе.
Получалось, что я вернусь домой с пустыми руками. Никто же не поверит, что в Лондоне и в Париже я ничего не успела купить. Работа над договором продолжалась. ДО выезда из гостиницы оставалось чуть больше часа. Я извинилась и вышла из гостиницы. На заход в два магазина я потратила больше получаса, потому что ни на чем не могла остановиться, к тому же в Женеве все оказалось дороже, чем в Лондоне. Я поняла, что у меня не остается времени, и стала быстро покупать, по привычке выбирая из двух похожих косынок ту, которая подешевле.
Когда Заместитель увидел вываленные из сумки на постель десяток зажигалок, шариковых ручек, салфеток, брелоков, платков, поясов, на его лице появилось недоумение и растерянность.
-- Это сувениры, -- пояснила я.
-- Я понял, -- ответил он. -- Но президенты компаний не дарят дешевых сувениров. Или не дарят совсем, или очень продуманно. Сувенир от президента -- это особый знак внимания. Это поощрение, почти награда.
-- А эти сувениры не от президента компании, а пока еще от учительницы математики.
-- А почему такое количество? Ведь дарится всего один сувенир каждому человеку.
-- У меня этих каждых очень много. Это девочкам в школу, это девочкам в поликлинику, где работает мать, это подругам моей дочери, это родственникам, это слесарю, это парикмахерше. Я подсчитала: мне нужно привезти сорок восемь сувениров, а еще лучше пятьдесят два. И все очень продуманно и недорого. И знаешь, как все будут радоваться.
Он посмотрел на меня, и я поняла, что он принял какое-то решение. Учительницы умеют читать по лицам, я этому научилась за пять лет работы в школе. Из нашей школы две учительницы ушли в таможню и за год стали лучшими таможенниками. Их, наверное, научили каким-то профессиональным хитростям, но они уже многое могли определить сами. Когда я вхожу в класс, то сразу вижу, кто не готов к ответу.
Он смотрел на меня, и на его лице я читала решение. На какие-то доли секунды мне стало страшно. Я была почти уверена, что он об этом скажет в Петербурге.
В Петербург мы прилетели во второй половине дня, потому что летели через Берлин с пересадкой. В самолете я ему сказала:
-- Я побывала в четырех странах и ничего не видела.
-- Для делового человека это нормально. В первую очередь -- дело.
В Петербурге на заводе нам сразу предложили отобедать.
-- Давайте договоримся на берегу, -- сказал Идкинд. -- Мы, вероятно, будем сотрудничать и дальше. Я хочу, чтобы вы знали: я не ем борщей, солянок, растегаев, икры, котлет по-киевски. Я не пью водку "Столичную", "Кремлевскую", "Московскую" и вообще никакую. К сожалению, такого количества холестерина, какое потребляете вы, не выдержит даже мой могучий организм.
Мы сделали свое дело и могли улетать в Москву. Я попросила начальника завода, чтобы нам заказали билеты на ближайший вечерний рейс на Москву. Он тут же распорядился и отправил своего помощника в кассы Аэрофлота.
-- Вы мне понравились, -- сказал сэр Идкинд, прощаясь.
Я не поняла, этот комплимент относится ко мне лично или к нам обоим.
Мы вышли на набережную Невы.
-- Вера, -- сказал он, -- я бы хотел сказать очень важное для меня...
-- Я всегда говорю своим ученикам: не надо говорить -- "я хотел бы сказать...", просто говорите.
-- Говорю просто, -- сказал он. -- Ты мне очень нравишься.
-- Ты мне тоже. С самого начала, как только увидела тебя в Институте Склифосовского.
-- Но потом ты изменила свое мнение?
-- Нет.
-- Тогда, -- он вдохнул, как будто собирался нырнуть в холодную воду. -- После зрелых размышлений я пришел к выводу, что ты -- единственная и неповторимая, поэтому считай это объяснение предложением.
-- А можно чуть проще? Я чего-то не поняла.
Я все поняла, конечно, но мне хотелось, чтобы он повторил и тем самым закрепил сказанное.
-- Я прошу тебя выйти за меня замуж.
-- Я согласна. -- И поняла, что поспешила с ответом, не удержалась и добавила: -- Опять я поступаю, как идиотка. Наверное, надо было поблагодарить за предложение и попросить время подумать. Но, пока я думала бы, ты ведь мог и передумать... Я согласна. Сразу.
Эпилог
Мы вернулись в Москву, и я поселилась у него. Теперь в офис мы приезжали на его машине. Настя ни о чем меня не расспрашивала, у нее хватило на это и такта, и ума. Отец задерживался. Наконец, позвонил и попросил, чтобы за ним приехала Настя. С ней поехали только Игорь с охраной. Было ясно, что Настя выиграла, отец возвращался к ней. Анюта и мать жили в деревне. Мне позвонила Римма и сказала, что директор собирает учителей на уборку школы после ремонта. Я поехала и, чертыхаясь, отмывала полы. Вечером мы все: Настя, Шура, Малый Иван, Игорь и я собрались у отца в доме на Рублевском шоссе. Шахов так и не нашел иностранного инвестора, Идкинд перекрыл ему кислород, как сказал отец. Я его спросила:
-- Когда ты выйдешь на работу?
-- Я хочу передохнуть месяца три, -- ответил отец.
-- Через несколько дней -- первое сентября, -- напомнила я ему.
-- Подавай заявление об уходе, -- сказал отец. -- Ты сейчас нужней в компании.
Я не стала уточнять, а что потом? Первого сентября я не выдержала и поехала в школу. Первое сентября для меня по-прежнему оставался праздником. Вот уже двадцать два года, с первого класса, первого сентября я шла в школу, потом в институт, потом снова в школу. Как всегда, первый раз в первый класс шла малышня. В школу их внесли парни из одиннадцатого класса. Были цветы, радость начала новой жизни для самых младших. Я целовала, меня целовали. Прозвенел первый звонок. Мои подруги ушли из учительской на уроки. Я прошла по пустым школьным коридорам. Мне было грустно. Но я была абсолютно спокойна, зная, что могу сюда вернуться. Учителей математики всегда не хватает.
