Встать! – приказал следователь.
- Ну вот, мурыжил ты меня ни за что, – поднявшись, сказал Гордей, – а ведь партейный, поди, и за правду стоишь... на словах-то.
- Партийный. И за правду стою.
- Выходит, верно говорят: правда-то у Петра и Павла...
- Уведите его, – устало склонился над столом следователь. Ночь была на исходе.
Ямин вернулся в камеру засветло. Там сидело шестеро. Трое – беспризорники, прихваченные с чужим чемоданом на крыше вагона. Они глядели на Ямина с почтительным удивлением: как же, с мокрым делом проходит.
Пока его допрашивали, эта братия успела вытряхнуть из одежды длинного, с коломенскую версту, кассира с кирпичного завода, потерявшего полумесячную зарплату рабочих. Все трое выглядели презабавно. Старший, по-видимому, атаман, поверх драной вязаной кофты натянул кассирский жилет, на ноги сапоги, упиравшиеся в промежность. Широкое скуластое лицо с пуговичным носом светилось довольством. Другой – ростом пониже, вёрткий, как юла, стреляя отчаянными глазами, запахнул на себе пёстрый пиджак с чужого плеча. Третий, высокий худышка, подвязал на груди кассирские штаны его же мохнатым шарфом. Сооружение, весьма отдалённо напоминающее шапку, съехало на тонкие взъерошенные брови.
Кассир дрожал, кутаясь в подброшенное ему тряпьё.
Двое цыган, продавших кому-то исполкомовскую кобылу, беспечно болтали на своём языке, дымя из калёных трубок. Они выторговали у беспризорников за табак карманные часы кассира. И тот, что постарше, с бородой, каждую минуту вынимал их и слушал, как они тикают. Второй, белозубый красавец с косой отметиной на виске, подмигивал подавленному кассиру и беззаботно напевал.
- Раскололся? – вежливо спросил атаман. Не дождавшись ответа, предложил:
- Подыми! Ох и отрава! С ног валит.
- Не курю! Ты где разоделся?
Довольный его вниманием, парнишка заулыбался, сдёрнул жилет, в щепотки грязных пальцев растёр саржевый подклад.
- В порядке?
- В самый раз.
- Бери. Я цыган оголю.
- Обноски не ношу. И тебе не советую. Верни.
В том, что сказал, не было приказа, но парнишка мигом разболок соратников и всё возвратил кассиру.
- А баки у них, – указал он на цыган.
- Отдайте, ребята.
Бородатый с сожалением цокнул языком, чётко деля слова, сказал:
- Нельзя отдавать, друг. Купил за табак. Табак они выкурили. – Великое дело – табак.
Молодой насмешливо сморщил лицо, покачав головой.
- Давай, что ли? Часы-то чужие.
Цыгане залопотали по-своему. Молодой взял часы и, сунув их в карман, выжидательно замер.
- Ну! – нетерпеливо настаивал Гордей.
- Если я скажу: отдай рубаху – ты отдашь? – спросил цыган. – Часы мои. Табак их. Я не хочу отдавать моё.
Ямин протянул руку, но молодой, спружинив, ударил его головою в тугой живот. Схватив цыгана, Гордей молчком отнял часы, предупредив:
- Ты не доводи меня! А то так отделаю, что фершала не отводятся. Сообразил?
- Сообразил, – морщась от боли, сказал цыган и затряс рукой.
Он что-то сказал бородатому, и оба рассмеялись и стали похлопывать Ямина по плечам.
Через день его снова вызвали. Допрос вёл всё тот же гололобый толстяк. Но теперь он чем-то разнился от прежнего.
- Ты, говорят, опять буянил? – дружелюбно усмехнулся он. – Это, брат, никуда не годится. Всех подследственных у меня перекалечишь.
- Невелика утрата.
- Ну-ну, я где-то должен себе на хлеб зарабатывать?
- Хлеб зарабатывают на поле.
- Верно. А кто хлеборобу покой обеспечивает?
- Мне твоего покоя не надо. Как-нибудь со своим беспокойством проживу.
- Крепко обозлился! Ну, а если бы ты и впрямь оказался преступником – тогда как? Понимать надо! У меня работа такая, что должен сомневаться.
- Можно до того досомневаться, что сам себе верить перестанешь.
- Это ты перегнул, – сказал следователь и перестал улыбаться. – Прошихина сильно стукнул?
- Вроде бы нет.
- Да как же не сильно, если он без сознания лежал!
- Так вышло.
- Надо осторожнее. Видишь, обиделся мужик и наговорил лишнего.
- Уж не за то ли, что я его отпустил?
- Может, и за то. Подпиши протокол.
Гордей подписал и лишь после этого вспомнил, что накануне сказался неграмотным.
- Быстро писать выучился! – рассмеялся следователь. – Собирайся!
- Куда? – встревожился Ямин. Ему показалось, что уж теперь- то всё потеряно.
- В твои края поедем.
- Вдруг убегу? Не
