боишься?
- Далеко ли?
Верно, дальше Заярья Ямин не убежит. Опутало оно своими корнями на веки вечные.
Уселись в пестерь, набитый соломой. Следователь неумело, по- бабьи, держал вожжи. Буланая лошадёнка трусила неспешно.
- Ишь ты! Вот я её! – следователь, должно быть, подслушал это у проезжего колхозника: видно, что править лошадьми ему не приходилось.
Ехали долго.
Но теперь и ехалось и говорилось легко и свободно: на воле. Ямин оттаял и выкладывал всё, что у него накопилось в душе. А накопилось немало. Хватило на все двадцать километров.
Распломбировав дверь, следователь усмешливо предложил:
- Ну, давай, оправдывайся!
- Это ты передо мной оправдывайся! Моя совесть чиста...
- Ты на совесть не дави! Когда речь идёт о совершённом преступлении, я не имею права поддаваться чувствам.
- Чего жилы тянешь? Знаешь ведь – не виноват я... Да ежели я и убил бы Илюху, дак он того заслужил...
- Но ведь ты не убивал? – неуверенно улыбнулся следователь.
- Он мне столь напакостил, что можно и убить...
- Но всё-таки не убивал?
- Сам он от стыда повесился, я так считаю. Бабёнка померла. Остался он один и семеро по лавкам. Я ему в ту ночь хлеба посулил. А он у меня в голодный год скирду сжёг. И после охальничал. Ну, видать, совесть-то и заговорила... Вот и кончился Илюха... Жизнь-то не всякому под силу. Ты с годок побудь в нашей шкуре – не возрадуешься. А наш год – вся жизнь. Ждём, когда послабление выйдет... Выйдет, как думаешь?
- Непременно. Ну, пора за дело! Тут вот кровь... Чья она?
- Митьшина, должно. Илью-то я не трогал.
- Ясно. А где Прошихин лежал, не помнишь?
- Не до того было.
Следователь посвистел и вышел на улицу. Вмятины от упавшего тела отыскать нетрудно. Снег в эти дни не шёл.
- Везёт тебе! – срезая лопаточкой окровавленный снег, позавидовал он.
- Как утопленнику. А скажи: меня засудить могли?
- Какая ерунда! – возмутился следователь. – Суд наш справедлив...
- Суд справедлив, да судьи всякие попадаются...
- Ступай домой! Будешь в районе – спрашивай Раева. – Аккуратно сложив в картонную коробку вещественные доказательства, он попрощался.
- Спасибо, добрый человек!
- Но! Ишь ты! Вот я её! – держа в обеих руках вожжи, покрикивал Раев.
- Как звать тебя? В молитвах кого поминать? – Вдогонку спросил Ямин.
- Советскую власть. Только поосторожней! Она с богом не в ладах. А меня зовут Антон Ильич.
Меринок не спеша перебирал мохнатыми щётками. Долго ещё слышалось Гордею раевское: «Но! Ишь ты!». А когда меринок скрылся за поворотом, Ямин приложил к пылающему лбу горсть снега.
«Вчера был виноват, сегодня прав... Вот она жизнь-то!» – смахнув со лба влагу, огородами пошёл домой.
Глава 21
Протопив печь, Александра пошла на ферму. Было тихо, безветренно. Над Заярьем вились первые утренние дымки. Кто-то, видимо, в сапогах шёл навстречу. Снег пронзительно скрипел.
«Либо Федька, либо Науменко», – определила Александра.
- На дойку? – Это был Науменко. – Не рано?
- Ты встал, а мне – рано?
- Я не о том. Отдыхай пока. После найдём что полегче.
- Чтобы твои правленцы глаза мне кололи? Та же Фёкла проходу не даст.
- Пока я председатель, а не Фёкла. Вот что: принимай ясли. А сейчас – домой.
- Надо коровушек попроведать.
- Ну, проведай, а за дойку не берись.
И он зашагал прочь.
Только тёмно-русый завиток из-под кубанки успевал за ним и трепыхал крылышком.
«Картинка мужик! Кабы пил помене! – подумала Александра, мысленно сравнив его с своим рыжим медлительным Гордеем. Тот не идёт – ломится, и земля под ним стонет. Мой надёжней! Не своротишь!»
В сторожке кто-то зашевелился, сполз с нар.
- Кто тут?
- Я, Венька. Не узнала, тетя Сана?
- Чего явился ни свет ни заря?
- Мне работу надо. Я старший теперь. Возьми сторожем к себе.
