эту фугу в записи, но играю. Мне нравится, как белая клавиша мягко уходит вниз, утопает в звуке и всплывает, утопает и всплывает. Звук едва различим – это мне тоже нравится, я специально нажимаю еле-еле, чтобы только самому слышать.
В который раз проигрывая мелодию, в середине темы различаю тихий щелчок дверного замка – Костя ушел.
* * *
Тот самый день. Воскресенье. День, когда ты исчез.
Тебе восемь. Ты видишь зеркала. Они переливаются, как ртуть, они гнутся, они мягкие.
Ты оглядываешься, но меня нет. В руке у тебя билет с красными цифрами – похож на трамвайный. Очередь движется, ты делаешь маленьких два шага, таких, что перед тобой остается место еще для одного небольшого мальчика. Меня все еще нет. Я сказал, что сейчас же вернусь. Тебя в спину подталкивают. Делаешь еще полшага. Впереди – стены зеркального лабиринта. Твое отражение перекатывается в них – от смешного до чудовищного и обратно. Стены уже можно потрогать. И рука билетерши совсем близко. Откуда-то справа пахнет пончиками и горячим маслом.
Слышишь свое имя и оглядываешься. Но меня нет. Слышишь имя снова – оказывается, зовут другого мальчика, постарше. Он толстый и в веснушках. Рядом с тобой кто-то хихикает и закашливается от своего хихиканья. В зеркальной, извивающейся от ветра стене лабиринта ты видишь девочку – это она хихикала. Ее зубы растут, вытягиваются, превращаются почти что в костяной забор.
Костяной забор.
– Костя! – слышишь ты снова. И вдруг понимаешь, что это не твое имя. Почему ты думал, что позвали тебя? Ведь твое имя – другое. Оно…
Хочется плакать. Ты оборачиваешься в третий раз, но меня все еще нет.
Сколько-то минут назад я сказал тебе:
– Смотри: будешь вон за тем парнем. Понял? – и всунул билет в пальцы. Ты сжал его, чтобы не потерять – почти смял. Я еще раз показал на высокого парня: – Вон тот. Тот. Видишь? ТОТ.
И несколько раз проткнул воздух пальцем. Ты кивнул.
– Встань за ним в очередь и стой. Куплю пива и вернусь. Я быстро.
Так я сказал.
Ты снова оглянулся и в этот момент билетерша забрала твой билет – вытянула из влажных пальцев – и оторвала корешок. Она улыбнулась тебе желтыми зубами.
Билетерша легонько подтолкнула тебя ко входу в лабиринт, и тебе вновь захотелось плакать. Отчаянно тянуло вернуться, подождать меня. Но ты знал, что я тогда скажу. Или почти знал. Я, наверное, скажу, что ты струсил. И ты испугался, что я так скажу, даже почти спрошу:
– Струсил?
Свистящее и узкое, как щель между зубами, слово. И разочарование в глазах.
Ты шагнул в лабиринт с тем парнем, за которым я сказал тебе стоять в очереди.
Ты шагнул и увидел в стене лабиринта свое перекошенное лицо. Ты плачешь? Или это зеркало изогнулось? Стал трогать лицо и не мог понять. Взглянул в другое зеркало. Там ты смеялся. Ты поднес руку к губам, чтобы проверить, нащупать. Смотрел в зеркало и не мог нащупать губ.
За спиной твоей стоял тот парень и улыбался.
* * *
– Пойдем в кино? – спросила меня жена за завтраком.
– Да, давай.
– И Вику возьмем. Все-таки воскресенье, выходной. Можно всей семьей отдохнуть, развеяться.
– Конечно.
– Я никуда не пойду, – Вика появилась на кухне. Схватила с тарелки тост и скрылась в своей комнате.
Жена положила свою руку на мою и прошептала:
– Не волнуйся, она оттает. Обязательно. Ей нужно время.
– Конечно.
– Она переживает за тебя, хоть и не подает виду.
– Я понимаю.
Мы едим тосты. Тосты громко хрустят, когда их раскусываешь в полной тишине.
* * *
– Опять скажешь, что слишком много событий в фильме? – чересчур весело спрашивает жена.
– А я говорил?
– Да, раньше. Помнишь, ты рассуждал: в жизни же так не бывает, что каждую минуту что-то происходит? А представь, если бы фильмы снимали по сценарию жизни. Зрители бы заснули, – она улыбается.
– Юрий Васильевич сказал, что я никогда не смогу сочинить фугу.
– Что?
– То есть Игорь Васильевич.
– Сможешь, – через паузу говорит жена. Глаза у нее делаются большими и грустными.
– Он сказал, что не смогу. Слишком много всего нужно знать, чтобы сочинить.
– Я найду тебе другого учителя. Ты сможешь, Витя.
Молчу. Через минуту говорю:
– Наверное, нет. Но это не важно.
– Правда?
– Хочу прогуляться один. Ты не обидишься?
Когда она уходит, я долго смотрю вслед. Пока не скрывается за поворотом улицы.
* * *
«28.02.2000. – 2.03.2008.»
– Год твоего рождения и год твоей… оба високосные. В феврале двадцать девять дней. Это значит, что между двадцать восьмым февраля и вторым марта в эти годы по четыре дня. А в другие годы – по три. Между датой твоего рождения и датой твоей… то исчезает, то появляется один день. Запасной. Дополнительный день, когда ты мог жить – и жил.
Я сижу рядом, скукожившись, прижав к себе колени. Ветер то усиливается, то спадает. Я замечаю, что лепестки с высохших цветов почти облетели. Пахнет смесью вишневого киселя и геркулесовой каши.
– Нужно заменить цветы на свежие, – говорю.
Поднимаюсь. Через парк, потом через дорогу, я помню, есть цветочный магазин. Купить шесть белых гвоздик.
Иду.
Ускоряюсь.
– Фуга – это бег, фуга – это бег, – шепчу себе под нос и перехожу на бег. Сочиняю фугу своими ногами – сочиняю бег.
Несусь через парк. Кажется, даже улыбаюсь. Щупаю губы и не понимаю, улыбаюсь ли на самом деле. Но кажется, да.
Бегу.
Не слышу сигналов. Их нет. Не слышу визга тормозов. Поздно.
Слышу странный, глухой звук удара. Какого-то мужчину сбила машина. Я вижу, как он летит, неказисто раскинув руки и ноги. Перевернулся в воздухе два раза и, изогнувшись, ударился головой об асфальт, а затем упал весь. Бултыхнувшись, как выброшенная на берег рыба, он остался лежать, к нему подбежали два парня, не знали, что делать, и просто нависли, упершись руками в колени. Две девушки прошли мимо, даже не заметив. Какой-то прохожий догадался позвонить в скорую – или он звонил по своим делам, не знаю – стоял с телефоном в руке.
Я подумал, что уже видел все это. Когда-то, где-то. Или, может, прямо здесь и видел. Но когда? Кто еще так умирал на моих глазах?
Не стал ничего ждать, пошел домой. А дома сказал жене:
– На дороге, которую я перебегал, чтобы купить белые гвоздики для сына, кого-то сбила машина.
Но ничего этого не случилось. Не сказал жене: кого-то сбила машина, не пошел домой, не увидел, как мужчина ударяется головой об асфальт. А пока летел, пока переворачивался в воздухе, я думал: наконец-то, я почему-то думал: наконец-то, и еще я думал: я не успел купить тебе свежие гвоздики, а лепестки с тех, сухих, вскоре облетят, и всех нас – меня, тебя и лепестки – унесет ветер, мы исчезнем прямо в воздухе, как прозвучавшая музыка, как отзвук, как имитация звука, рассыпемся в
