дверь вывел нас из летаргии. Мама пошла открывать.
Голос Натали звенел от волнения:
– Наши солдаты здесь! Я их видела! На танках. Французские солдаты!
Мы выбежали из дома, в спешке даже не застегнув сандалии. Как только мы свернули на рю де Сен, до нас донесся шум толпы. Людской поток хлынул к реке, дети подпрыгивали на плечах взрослых. На площади Сен-Мишель молодые парни и девушки, повисая на крыльях статуи святого, выкрикивали:
– Notre jour de gloire est arrivé! Paris est libre! [87]
Мы потеряли Натали в толпе, но это не имело значения; все устремились в одном направлении – к Отель де Виль. По улицам медленно двигалась колонна танков, покрытых французскими флагами. Молодые бойцы FFI и женщины, сидевшие на танковых башнях, махали нам. Другие женщины бежали рядом, простирая к ним руки, горя желанием тоже забраться наверх.
Я пригнулась.
– Забирайся ко мне на плечи, Изабель. – Она вскарабкалась мне на спину, обвивая тощими ногами мою шею, и мы зашагали вдоль колонны танков. Некоторые солдаты строчили записки, затем сворачивали их и бросали в толпу. Один молодой солдат нагнулся и вручил записку Изабель. Она передала мне, и при свете уличного фонаря я прочитала единственную строчку:
Ma chère Maman, Je suis rentré! Je t’embrasse très fort. Ton fils Jean [88].
На обороте был написан парижский адрес. Я сунула записку в карман, планируя завтра же доставить ее лично и сообщить матери Жана радостную весть о том, что ее сын вернулся.
Мы последовали за танками к зданию мэрии, где они присоединились к другим танкам, уже выстроившимся вдоль фасада; их орудия были направлены на площадь. Из громкоговорителя прогремел голос. В толпе воцарилась тишина.
– Откройте дорогу на Париж для союзных армий, выследите и уничтожьте остатки немецких подразделений. – Пламенная речь разносилась в ночи. Выступал полковник Роль-Танги, лидер Сопротивления, коммунист. – Объединитесь с дивизией Леклерка для общей победы.
Колокола собора Парижской Богоматери, умолкшие во время оккупации, разразились праздничным звоном. Церковные колокола услышали призыв и зазвенели по всему Парижу, песнью самого Бога проникая в душу, убеждая не терять веру. Я крепко сжала мамину руку. Неужели это и впрямь конец оккупации? Слезы текли по моему лицу, когда я стояла плечом к плечу со своими соотечественниками, объединившимися против тирании последних четырех лет. И неважно, кто из нас был коммунистом, кто присоединился к движению «Свободная Франция» [89], а кто ничего не делал, просто ждал. Все мы были французами и в тот момент – единым целым. Как бы я хотела, чтобы Себастьян оказался рядом со мной!
Огни залили площадь. Наши голоса присоединились к тысячам голосов, взревевших подобно урагану, взывая к свободе.
Париж, 25 августа 1944 года
Элиз
На следующее утро Изабель запрыгнула ко мне на кровать, пробуждая меня от сна без сновидений.
– Вставай, мама зовет! – прозвучал ее взволнованный голос. – Она припасла для нас что-то особенное.
Когда я вошла в гостиную, мама стояла там с большим мотком красной ленты в руках.
– Нам надо принарядиться. Де Голль должен прибыть с минуты на минуту.
Темные глаза Изабель искрились восторгом, когда мама обвязала лентой ее белый сарафан, а затем надела ей на голову ярко-синий берет. Сестренка выглядела чудесно, как сияющий символ будущего. На маме было красное платье, на шее повязан белый носовой платок, а на ногах блестели синие туфли.
– Теперь твоя очередь. – Мама улыбнулась мне. – Ступай, найди что-нибудь подходящее.
Я застыла на месте. Мне слышался голос Себастьяна, эхом отдающийся вокруг; я чувствовала на себе его мягкий взгляд, читающий мои мысли; его дух как будто продолжал жить во мне. И он наверняка хотел бы, чтобы я праздновала вместе со всеми.
– Как насчет темно-синего платья? – предложила мама. – А этим мы его оживим. – Она протянула мне широкую полоску красной ленты.
Мы втроем выстроились перед высоким зеркалом – мама стояла посередине, обнимая нас за плечи. Все выглядели такими тощими, такими бледными. Но счастливая улыбка Изабель озаряла наш семейный портрет. Я знала, что этот миг она запомнит навсегда; о нем станет рассказывать своим детям. Мы переживали великий исторический момент.
Мама наклонилась, поцеловала Изабель в макушку, а потом чмокнула меня в щеку.
– Ваш отец скоро вернется домой, и мы снова будем вместе. Это все, что имеет значение. – Я посмотрела ей в глаза, понимая скрытый смысл ее слов. Нет, это далеко не все, что имело значение. Во всяком случае, для меня. Неужели она всерьез думала, что я забуду Себастьяна?
Охваченные эйфорией, мы даже не вспомнили о том, что нам нечем позавтракать, и поспешили на улицу. В городе царило настоящее столпотворение, а от криков и гомона закладывало уши. Мы с трудом продвигались по рю Сен-Жак. Танки, увешанные флагами и букетами, образовали затор – женщины вскарабкивались на колеса гусениц, протягивали руки, ожидая, когда им помогут забраться наверх, к американским солдатам. Какой-то солдат спрыгнул со своего танка и бросился в толпу, и девушки повисли на нем гроздьями, осыпая его поцелуями.
Мы остановились на мосту Александра III, завидев немецкие танки у отеля «Крийон». Один из них выстрелил прямо по Елисейским Полям. Толпа отпрянула назад, взрываясь криками ужаса. Мы с мамой и Изабель прижались друг к другу, затаили дыхание, опасаясь очередного залпа.
– Это все еще опасно, – прошептала мама. – Нам надо вернуться домой.
– Нет! – Изабель отстранилась от нас. – Я хочу остаться. – Мы подождали еще несколько минут. Новых выстрелов не последовало, и толпа осмелела, двигаясь вверх по обсаженной деревьями авеню. Флаги со свастикой уже сняли, и теперь французские флаги развевались на ветру. Они давали нам чувство защищенности, пока мы продолжали путь по Елисейским Полям. Безумная и опасная затея, но я понимала, что каждый из нас должен быть частью происходящего. Наверное, с таким же запалом бросались в бой солдаты – чувствуя себя непобедимыми и безрассудно храбрыми.
До конца дня тут и там раздавались беспорядочные выстрелы, но люди все равно пели, танцевали, целовались. И я тоже пела, улыбалась, смеялась. Я делала это ради Изабель. Ради Франции. Я делала это ради всех тех, кто отдал свою жизнь за нас, за свободу.
Когда дошла весть о том, что де Голль вот-вот прибудет в Отель де Виль, мы поспешили по рю Риволи и оказались на месте как раз вовремя, чтобы увидеть, как он поднимается по лестнице и заходит внутрь. Динамики, установленные на площади, передавали нам его слова:
– Paris! – воззвал он.
Толпа неистовствовала, скандируя: «Paris!»
