боль, спазмы то и дело схватывали желудок. Мне просто хотелось пойти домой. Но мама настояла. – Иди, Элиз. Ты должна быть с ними, строить баррикады. – Она говорила напористо, да и, по сути, была права. Пришло время показать, какая из меня патриотка.
Я послушно направилась к группе.
– Буду рада помочь, – обратилась я к тому парню, что окликнул меня. И как только эти слова слетели с моих губ, мне открылась правда. Я действительно хотела помочь. Пусть в моем сердце поселилась пустота, но я хотела быть частью происходящего. Эти люди открыли передо мной иное пространство, впуская меня, и я сразу почувствовала себя востребованной, уже членом команды.
– Salut. [82] Я – Тереза, – заговорила женщина слева от меня. В мужских шортах, подпоясанных широким кожаным ремнем, и тяжелых коричневых ботинках. Я невольно уставилась на ее голые ноги.
– Элиз, – ответила я. К ней прилетел очередной кусок бетона, и она передала его мне. От такой тяжести у меня подогнулись колени, но я устояла и сумела передать эстафету. Солнце нещадно палило, и я вытерла струйку пота, скатившуюся по лицу. Потом взглянула на Терезу. – Видели дым над Гран-Пале?
– Oui! Merde! Боши все еще здесь! Засели в тех шикарных отелях на площади Согласия, превратили их в цитадели. Да ладно, не боись, – подбодрила она меня. – Только что передали, будто американские генералы уже прибыли в Отель де Виль [83]. Значит, скоро их армии и танки доберутся сюда. И тогда мы начнем наступление.
Наступление? Ее уверенность впечатляла. Я задалась вопросом, захотят ли женщины вроде нее покорно вернуться к заботе о своих мужьях и семьях после того, как почувствовали вкус борьбы? Эта война разрушила социальные барьеры, барьеры между мужчинами и женщинами, между классами. Мы все стали заодно.
– Однако будь осторожна, – продолжила она. – Боши держат снайперов на крышах. Вчера застрелили двух женщин, а прошлой ночью была стрельба на бульваре Сен-Мишель, прямо рядом с кинотеатром.
Следующая плита перекочевала мне в руки, и пришлось отвлечься от разговора.
Мужчина, который первым позвал меня, подошел к нам, протягивая мне кружку.
– Ты, наверное, пить хочешь. Мы собираемся сделать небольшой перерыв.
– Спасибо. – Я взяла у него кружку, жадно глотая воду, ощущая на себе его взгляд.
Затем он повернулся к Терезе:
– Ты знала, что эти ублюдки отправили еще один поезд из Дранси всего несколько дней назад? Надо было брать лагерь штурмом. Эх, если б только у нас было больше оружия! – Он помолчал. – Хорошо хоть к нам вернулась наша полиция.
– Они не очень-то торопились. – Тереза уперла руки в боки, выгибая спину.
– Лучше поздно, чем никогда. – Мужчина поднял бровь.
– Как думаете, немцы долго будут сопротивляться? – заговорила я, оглядывая своих новых знакомых, собравшихся на короткий перекур. Они больше походили на друзей, которые вместе строят дом, чем на солдат, готовых убивать. Или умирать.
– Фон Хольтиц [84] будет защищать город до последнего солдата. Все зависит от того, сколько у него людей.
– И они вполне могут заложить бомбы, прежде чем отступить, – добавила Тереза.
– Да. Этого нельзя исключать.
– Я просто хочу, чтобы союзники поторопились и добрались сюда наконец. – Тереза вытерла лоб.
– Если только они не захватят власть, когда придут, – вмешалась пожилая женщина, сидевшая по другую сторону от меня. – Я доверяю американцам не больше, чем rosbifs [85].
– Это да. Нам придется быстро создать собственное правительство, – вторил ей мужчина. – Или они заполнят этот вакуум. Мы не можем позволить себе битву за власть между силами де Голля и коммунистами.
– Конечно, мы все поддержим Де Голля. – Я всегда предполагала, что он возглавит нацию, как только доберется сюда.
Пожилая женщина пожала плечом.
– Коммунисты вели большую часть боевых действий. Де Голля не было здесь, на земле. В отличие от нас. – По тому, как прозвучало это «в отличие от нас», можно было догадаться, что сама она, возможно, коммунистка, и я поймала себя на том, что защищаю Де Голля. – Он был одним из немногих политиков, готовых сражаться за Францию. У него не было выбора, кроме как делать это из Лондона.
– Если только он признает, какую борьбу мы здесь вели. И сколько людей мы положили. – Мужчина посмотрел мне в глаза, и я подумала, что он, должно быть, потерял кого-то близкого. Мы все кого-то потеряли.
Он был прав: мы должны признать подвиг мужчин и женщин, которые все эти годы боролись в подполье, рисковали своими жизнями, теряли любимых.
После перерыва я работала до тех пор, пока руки и спина не заныли от постоянного подъема тяжестей. У меня не было часов, но я чувствовала, как тикают минуты, и вот уже солнце склонилось к горизонту. Силенок у всех заметно поубавилось, и люди начали расходиться.
– Ты где живешь? – спросил все тот же парень, который первым окликнул меня.
– Сен-Сюльпис.
– Мне в ту же сторону. Хочешь, пройдемся вместе?
Кровь прилила к моим щекам.
– У меня встреча с подругой, – солгала я.
– Тогда, может, увидимся завтра. – Он выглядел немного удрученным.
Я брела домой в одиночестве. И хотя была совершенно без сил, остановилась у церкви на площади и зашла, чтобы поставить свечку за Себастьяна.
Париж, 24 августа 1944 года
Элиз
– Bonjour, les filles [86], – крикнула мама с порога и прошла на кухню. – Я выходила купить немного еды. – Она стянула с головы платок, встряхивая его. – Льет как из ведра, и вот все, что мне удалось раздобыть. – Она протянула нам две картофелины.
– На завтрак? – Изабель сморщила нос.
– Это лучше, чем ничего. Давайте их отварим. – В желудке было настолько пусто, что я уже чувствовала головокружение и слабость.
– Но у нас нет газа, – напомнила мне мама. – Не можем же мы съесть их сырыми.
Я чуть не заплакала от отчаяния. Должно же быть что-нибудь съедобное! Я почти пожалела о том, что мы не отбросили брезгливость и не урвали хоть немного конины на вчерашнем марше. Мне вспомнился пикник с Себастьяном в его гостиничном номере – сыр, хлеб, шоколад; кажется, я все бы отдала, чтобы повернуть время вспять и снова оказаться там. И не приводить его в этот дом.
– Что ж, придется съесть наши аварийные запасы. – Мама открыла дверцу буфета, когда-то полного всяких консервов. – Здесь последняя банка белой фасоли.
К полудню дождь наконец прекратился, оставляя после себя влажную удушливую жару, и я выглянула из кухонного окна, гадая, чего же ждут союзники. День тянулся долго, и когда уже сгущались сумерки, громкий стук в
