— Ужели здесь нет никакого женского круга? Ни одной женщины, которою бы можно было заняться?
— Решительно ни одной; оттого ты видишь согласие между мужчинами: здесь не знают ни ревности, ни соперничества, и некому ссорить нас сплетнями.
— Быть может, с одной стороны оно хорошо; но не менее того очень скучно, однообразно, несносно! Я не понимаю, чем эти господа занимаются.
— Играют в карты и в бильярд. Мы так свыклись с этой жизнью, что не чувствуем отсутствия женского пола в нашем обществе.
— Ну, а кто майор, который сидел с нами, и другой полковник, подошедший после? Что они делают?
— Майор Камбула — препочтенный старик, самых строгих правил; прежде его много употребляли по службе, а теперь он совсем затерт; мимо его рук прошли большие капиталы, однако он остался все-таки бедным. Человек умный, владеет прекрасно пером, знает хорошо здешний край, видит вещи здраво, и хотя стар годами, однако еще свеж памятью. Камбула доживает здесь остаток дней своих более чем скромно; но он этим недоволен, его честолюбие страждет, он чувствует свои способности, обогащенные опытностью, и жаждет быть полезным. Другой—полковник Адаме. Я мало знаю его, но считаю за хорошего человека; он также ничем не занят.
— Кстати о службе. Ты шутил, когда советовал мне держаться совета Камбулы, уверять, будто я еду на службу в Грузию?
— Нет, в самом деле. Ты найдешь в этом большие выгоды, особливо если будешь шарлатанить и уверять, будто имеешь большую, протекцию у главнокомандующего.
— Так я, пожалуй, готов уверять не только это, но даже что я побочный сын какого-нибудь знатного лица... пускай матушка не прогневается! Я взял себе за правило следить в жизни одни выгоды, не заботясь о мнении света: пускай он называет меня, если хочет, эгоистом! Великодушные люди— это тщеславные простаки, жертвующие собою, бог знает для чего!
— Удивляюсь, Николаша, как ты решаешься сознаваться в таких чувствах даже мне, своему брату!
Николаша захохотал.
— Да кого ты, брат, думаешь обмануть своим притворным великодушием и самоотвержением? Прошла эпоха аркадских пастушков и чувствительных селадонов! В наше время всякий знает, что в человеке господствующее чувство— себялюбие; а как нас с молодых лет, по принятому образованию, приучают жить в борьбе с собою, думать, что все врожденные нам влечения порочны, и стараться их превозмогать, в чем никто однако не успевает; то мы и нашли способ скрывать свои чувства под личиною совершенного противоречия тому, что мы есть. Следовательно, пышные слова — великодушие, самоотвержение, суть вымысел, дымообразная пелена, под которой мы прячем разумное себялюбие.
Александр замолчал.
На другой день поутру капитан Пустогородов одевался, чтобы ехать явиться ко всем местным властйм, когда к нему вошел бильярдный герой, растрепанный, неумытый, с налившимися кровью глазами, с двумя багровыми пятнами на щеках вместо румянца; галстук его, полуразвязавшийся, висел на шее; сюртук, весь выпачканный мелом, был расстегнут нараспашку.
— Ну, Пустогородов! Потрудился я нынешнюю ночь... зато недаром!—сказал он, входя.—Посмотри!—И вынул из обоих карманов по горсти золота.
— Поздравляю!— отвечал капитан.
— Подожди, еще не все!
— Верю, брат! Не нужно показывать; вижу, что карманы твои полны.
— Я сам хочу полюбоваться. Вот взгляни только на это.— И из бокового кармана сюртука он вынул несколько пачек ассигнаций.— Теперь я могу спокойно заснуть: с этим у меня все есть!
— Какую же пользу принесут эти деньги?
— Какую? Разумеется, они будут полезны мне. Разве этого мало! Я приобрел их искусством, без плутовства, а всякое искусство делает честь тому, кто им одарен. Притом же они достались мне от глупцов, которые не сумели иначе их употребить, Впрочем, это весьма кстати: я еду в экспедицию, встречается куча необходимостей, а денег у меня не было.
— Кого же ты обыграл? Верно, адъютанта?
— Нет, у него не отыграл и проигрыша своего; а на мое счастие явились какие-то калмыцкие или ногайские пристава, у которых деньги как легко приходят, так и уходят. Воля твоя! Лучше чтобы они достались мне, чем попали в придачу к поклонам да просьбам. Однако прощай, я пойду спать. Не нужно ли тебе денег? Возьми пожалуй!
— Нет, благодарю.
Бильярдный герой ушел. Александр выехал со двора.
Ровно в час пополудни Пустогородовы отправились к общему столу. Обед еще не начинался, но почти все места были заняты: к одной стороне стола сидели, друг возле друга, офицеры Генерального штаба, прекрасные и достойные молодые люди, но как бы подернутые непроницаемою таинственностью. Они ни о чем не распространялись, а лишь на все намеками давали ответы темные, выражались словами двусмысленными, старались быть вместе и удалять от себя всякого постороннего. Когда разговор их мог быть услышан, они заговаривали о тактике барона Жомини или о Военной академии. Другой конец стола был занят каким-то приезжим немцем. Он прибыл с берегов Кубани и теперь собрал вокруг себя своих соотчичей, при командированных на текущий год, и вербовал их к себе. Приезжий рассказывал им турусы на колесах про выгоды служить в тех войсках и уговаривал проситься на Кубань. Все слушали его с большим вниманием, потчевали вином и портером, не забывая однако же соблюдать строгую расчетливость. Остальные места пестрели разнообразными мундирами всей русской армии, начиная от гвардейского до оренбургского линейного батальонного и оренбургского казачьего. Окончившие свой год на Кавказе говорили вновь прибывшим о своих надеждах на награды, передавали все, что преимущественно обратило их внимание. Все они казались веселыми и счастливыми, оставляя край, где перенесли труды, скуку, лишения, опасности войны и климата; словом, радовались, что остались целы и невредимы к истечению срока. Несколько человек из числа последних сидели безмолвно: заметьте! Это — кавказские зоилы. Они определяют приговор военным действиям, проектируют об образе покорить горцев, имеют в запасе несколько военно-технических иностранных слов, которые сами плохо понимают; молчат до поры, но когда в разговоре настанет решительная, по их мнению, минута, пускают в вас этими словами, словно наполеоновскими резервами. Кавказские зоилы превозносят стройность и красоту черкешенок, которых никогда не видали. Вновь приезжие — совсем иначе: каждый рассчитывает, как сделать себе карьеру, как получить побольше наград; его цель — произвесть самое лучшее впечатление на кавказских старожилов, с которыми ему предстоит делить труды и опасности. Эти люди придерживаются пословицы: «не плюй в колодец, пригодится водицы испить». Честь нашему веку! И молодежь становится дальновидною, осторожною. Приезжие обыкновенно расспрашивают об образе войны с горцами, иные, зная об ежегодных потерях, поносимых войсками, вдруг очень просто спрашивают у вас: «Какой результат этих вечных экспедиций?» И тем затрудняют даже штаб-офицера Генерального штаба. Впрочем, в таких случаях принята общая формула для ответа; вот она: «Слишком долго и многосложно объяснять все блистательные результаты». Вы должны этим удовлетвориться.
Вот картина офицеров, командируемых ежегодно на Кавказ: много, очець много из них уезжают, заслужив искреннюю дружбу и уважение бывших кавказских товарищей, несмотря что зависть должна бы сильно располагать против них этих последних. Честь кавказским офицерам, чуждым зависти! Честь и приезжим, успевшим в короткое время приобрести любовь и уважение товарищей, вопреки такому неблагоприятному положению!
Оба брата Пустогородовы уселись около князя Галицкого и майора Льва; против них находился в глубоком размышлении офицер, окончивший свой год: это был один из самых ревностных зоилов. В половине обеда, обращаясь к капитану Пустогородову, он спросил:
— Где вы служите?
— Я прикомандирован к линейным казакам.
— Славное войско! Ничего лучшего нельзя вообразить!.. Им не знают настоящей цены.
— Да, прекрасное войско! Приятно в нем служить; впрочем, все войска нашего корпуса; расположенные по Кавказской линии, отличны в бою.
— Извините, капитан! Я сам приехал сюда восхищенный от одних слухов и думал увидеть чудеса, но, будучи прикомандирован к пехоте, совершенно разочаровался: солдаты не выправлены и, когда придут среди дела в расстройство, тогда все кончено: не приведешь их в порядок!
— Не знаю, что могло вам дать такое невыгодное понятие,— отвечал Пустогородов,—я давно уже на Кавказе и убежден, что наш солдат соединяет в себе все достоинства воина, что же касается до установления порядка среди огня, то обязанность начальника не допускать войска приходить в расстройство. Если, однако ж, это несчастье случится, сознаюсь, трудно ему помочь. Для этого нужна большая опытность и знание дела; впрочем, и это достигалось в наших войсках.
