Не успел жареный петух хоть разок прокукарекать — отреклись, предали и всосались сходу жирными, липкими от прежних, "застойных" сладостей "губами в свежую коврижку гласности…"
А где же истинные страстотерпцы, подвижники, святые люди, действительно способные во имя Правды, Справедливости на лишения, тяготы, аскетизм? Увы! Таких единицы! Недаром существуют "святцы"… Не шибко великий списочек…
Но вот ведь одна из загадок плохо познаваемой человеческой натуры — в любом состоянии, положении, даже в самом заплаченном вроде бы, — человек обнаруживает какие-то профиты, выгоды. А обостренное предельно восприятие жизни — разве не выгода? А жадная необходимость выговориться до конца, до донца от прихлынувшего ощущения близкой, в глаза заглядывающей катастрофы? И право же, мы со Львом Наумовичем, как два великих заговорщика, уже коснувшиеся глазом неугасающего, близкого мерцания "последней черты", итожили:
— Никогда, ни за что истинный интеллигент не окажется ни у власти, ни у нашего, почти как правило, дурнопахнущего бизнеса. Нет и нет. У истинного интеллигента слишком много щепетильности, его постоянно мучает совесть, он не способен к интриганству, к "стайному" существованию, ко лжи. Стало быть… Да, да, вот именно, вот тут-то, как говорится, и собака зарыта… А мы-то, дураки…
Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, —
сказал поэт. Есть свой соблазн и в чистосердечном признании собственной неполноценности, "задуренности"… И не хочется уже винить в этом кого-то, в том числе и властителей, ибо "и сам-то ты где был? Сам-то ты имел голову на плечах или она тебе единственно для того, чтобы тебе на уши вешали макароны?"
— Да, Лиля, я скоро умру, скоро, — сказал Лев Наумович. — А ты не веришь. И никто не верит. А когда не надо — мы верим. Так уж устроены.
— Что вы опять о смерти? Вы еще меня похороните…
— Да нет… нет… И знаешь, что я тебе еще скажу? Я тебе скажу — мне стало всех жалко. Всех. И кто умер, и кто жив. И взрослых, и детей. Суетимся… А конец, конец… Знаешь, чего мне не хватает сейчас? Любви. Чтоб и меня очень, и я очень. Может, поэтому я такой… Ну, хватит о грустном. Толку-то… Анекдотик хочешь? Вот, значит, ученый лекцию читает о социализме и прочих "измах". Потом ему вопросы задают, как положено. Один и спрашивает: — "А перерыв между социализмом и коммунизмом будет?" — "Если подходить с точки зрения теоретической, то… Собственно, зачем вам это знать?" — "Мне штаны купить надо! Может, в промежутке появятся?"
— Ну, улыбнись хоть, ну почему не улыбаешься?
В самом деле, почему?
Под этим монолитом покоится Николай Погодин, автор известнейшей пьесы "Человек с ружьем". На веки вечные в карауле над его прахом будет стоять этот каменный солдат — символ, — так надо было понимать, — восторжествовавшей окончательно и бесповоротно справедливости
Здесь мы с Львом Наумовичем были единодушны, — прекрасен этот округлый валун… А если к тому же на нем белеет надпись-факсимиле "В. Серов"… В одной из энциклопедий сказано — "выдающийся русский живописец и рисовальщик реалист". Слово "реалист" должно, вероятно, обозначать неиссякаемую жажду истины власть предержащими… Но мы-то, простые смертные, давно и навсегда очарованы "Девочкой с персиками", "Заросшим прудом", портретами Ф. Шаляпина, М. Ермоловой… За ними — достоинство художника, личности
Кто же не узнает Гоголя? Так и говорят мимохожие: "В точности он". Но не всяк знает, что же написано под бюстом, возвышающимся над!.. "Великому русскому труженику слова… от правительства Советского Союза".
— Вот так, значит, — сказал Лев Наумович. — Формальности соблюдены. Даже дозволялось хохотнуть при присловье: "Нам нужны Гоголи, чтобы нас не трогали". И таких "гоголей" прикармливали…
Ну кто же нынче не готов припасть коленопреклоненно к этому камню! Мы живем хоть и в эпоху всяческого дефицита, но одновременно это и эпоха очарования "Мастером и Маргаритой”, вообще превосходным пером не сдавшегося на милость малограмотным "руководителям искусством и литературой" Михаила Афанасьевича Булгакова. Вот же парадокс — его "Дни Турбиных" весьма ценил сам Иосиф Виссарионович
Памятник Илье Эренбургу, автору "Науки ненависти". Это был страстный публицист, учил наших бойцов воевать с фашистской гидрой без жалости, без пощады. Сейчас кое-кто ставит это писателю в упрек. Мол, немцы тоже были люди…
А увидели виселицы, на которых ветер раскачивал тела стариков, детей, юношей… И сотни сожженных городов и сел… И тогда Илья Эренбург ударил в набат…
Великий русский певец Федор Шаляпин вернулся домой… Хотя и прахом уже… Но домой… Но он хотел, чтобы прах его обняла родная земля.
Говорят, этот скульптурный образ могучего артиста не был предназначен для кладбища… Но если скульптура дарит глазу ощущение красоты, гармонии, передает духовное благородство соотечественника — не все ли равно, где ей стоять?
— Само собой, — размышлял Лев Наумович, — у каждой семьи, даже у каждого "сословия" есть свои взгляды на то, что красиво, эффектно… Во всяком случае не надо думать и гадать, чей прах покоится под этим величественным монументом. Уточнено с помощью установки "катюши"…
— Вот этот… "домик" — это Чехов? — непременно удивляются юные и не очень экскурсанты, которые попадают на Новодевичье впервые. — Такой скромненький памятник? Такому человеку?
Но у каждой вещи, предмета есть свое не только явное, но и немножечко тайное, лукавое предназначение. Скромнейший памятник Антону Павловичу Чехову не только отмечает место захоронения его благородного праха, но и позволяет иным, совестливым нашим современникам с отчаянием оглянуться вокруг на то изобилие дорогого, громоздкого гранита, мрамора, которым перегружена "элитная" кладбищенская земля
Трагична любая кончина… Но если человек сам поторопил ее, — трагична вдвойне. Надежда Сергеевна Аллилуева —
