в спине что-то хрустит.
– Ай! Блин… – Он вырывается. – Аккуратно!
Я оглядываюсь: не видел ли кто? Мы тут одни. Но Колин тоже боится каждой тени. Мы оба помним, что случилось, когда я всего лишь невинно толкнул его коленом. Если нас застанут в обнимку, нас же на костре сожгут!
– Прости.
Прошло всего два дня, но я скучаю по виду его лица без синяков и фонаря под глазом.
Колин встает. Я надеюсь, что он протянет мне руку, но это он тянется почесать в затылке:
– Надо бы умыться, меня Николь ждет. Поговорить хочет.
– Не уходи еще немножко! – Он явно сейчас отмажется. Я быстро добавляю: – Забей. Иди делай свои дела.
И он уходит.
ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, МАРТ, ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД
На похороны никто из нас не пошел. Говорят, хоронили в закрытом гробу. Я вообще сомневаюсь, что там было так уж много народу. Его не очень любили, он тоже много кого не любил. Думаю, он и сам бы не хотел, чтобы я пришел. Я упустил возможность помочиться ему на могилу. Но в итоге во время похорон я встретился с Колином, тоже сойдет за красивый прощальный жест.
Я сижу на земле, Колин ходит взад-вперед. Он толком не пытался меня поддержать и даже не обнял. Это действует на нервы.
– Он из-за меня это сделал, – говорю я, хотя Колин это уже раз сто слышал. – Из-за нас с тобой.
– Может, пока сделаем перерыв? – отзывается Колин. – Тебе, наверно, лучше меня пока не видеть.
– Поверь, это сейчас последнее, что мне нужно. – Я не повторяю очевидного: нас с ним только что обоих избили, потом покончил с собой мой отец. – И нам скоро надо поговорить с девчонками. Тебе… Нам надо уже со всем разобраться. Я не переживу еще одной потери.
– Слушай, Аарон, может, сейчас не в тему, но у меня никак не получится расстаться с Николь. То, что было между нами, ошибка. Видишь, сколько плохого это тебе принесло? А мне? Ну ты понял, надо завязывать.
Иногда бывает такое ощущение, что ты спишь и тебе снится кошмар. Но нет, это реальная жизнь выдает беду за бедой, и наконец ты остаешься совсем один.
– Ты меня бросаешь? – спрашиваю я. – Я рассказал про тебя маме! Из-за нас покончил с собой мой отец! Нас избили в поезде, потому что мы – это мы!
Колин шагает взад-вперед и боится смотреть мне в глаза:
– Значит, нам надо меняться. Так больше просто нельзя! Николь беременна, и я как мог отговаривал ее оставлять ребенка, но не смог. Придется снова быть мужиком.
Хреново, конечно, но хотя бы ожидаемо. Если спишь с девушкой, она может залететь.
– Ну беременна и беременна, дальше что? Ты все равно гей и никогда не…
– Не надейся, Аарон.
Он подходит к ограде. Кажется, сейчас развернется и будет ходить взад-вперед дальше, но он подныривает под забор и молча уходит.
Во мне что-то ломается, хочется плакать.
Все было ошибкой.
Ладно, пофиг, у меня тоже есть девушка. Пусть он делает что хочет.
ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, АПРЕЛЬ, ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД
Я точно знаю: отец покончил с собой из-за меня.
Мама думает, что он так и не оправился после прошлой отсидки и шестеренки у него в голове окончательно разладились.
Теперь я повсюду ищу счастье, чтобы не кончить так же.
Оказывается, в Техасе есть город Хэппи, то есть Счастливый. Наверно, там очень здорово жить.
Я учу, как пишется и произносится слово «счастье» по-испански, по-немецки, по-итальянски и даже по-японски. Японский вариант дико сложно рисуется.
Самое счастливое в мире животное – квокка – мелкий мохнатый щекастый засранец, который вечно улыбается.
Но всего этого мало.
В голове по-прежнему скачут воспоминания, ввинчиваясь в меня штопором. Не хочу сидеть и ждать, какую еще трагедию подкинет автор моей ужасной жизни. Я вскрываю упаковку бритвы, оставшейся от папы, и режу запястье – совсем как он. Режу по кривой, и получается улыбка. Пусть все знают, что я умер ради счастья.
Я надеялся, что станет легче, но боль делает хуже, хуже, чем когда-либо. Я ни на секунду не прекращаю чувствовать себя пустым и недостойным спасения, даже когда кровь из тонкого пореза заливает все вокруг.
Я не хотел умирать – и не умер.
Несколько дней провалялся в больнице. Познакомился с психотерапевтом по имени доктор Слэттери. Терпеть его не мог. Сначала я думал, что только у меня с ним не сложилось, потом прочел отзывы в сети. Не я один считаю его хреновым врачом.
«После доктора Слэттери я свихнулся еще сильнее!»
«Доктор Слэттери все время трындит о своих проблемах!»
И так далее, и так далее.
Вместо этого клоуна мне вправляет мозги Женевьев. Мама впервые выпустила меня из-под своего неусыпного ока – и из-под неусыпного ока Эрика. Они оба часто пропускали работу, пока я поправлялся дома. Теперь меня выпустили отпраздновать юбилей – мы с Женевьев вместе ровно год.
Мама, наверно, думала, что мы будем гонять по городу, развлекаться и не думать о плохом. Вместо этого я валяюсь у Женевьев на диване, уткнувшись головой в ее колени, и реву, не в силах сделать что-нибудь со своей болью. Но есть кое-кто, кто в силах…
– Мне не кажется, что операция Летео – хорошая идея, – говорит Женевьев. – Когда умерла мама, было ужасно, и…
Она не понимает.
Ей не пришлось наткнуться на ошметки маминого тела – или что там остается после крушения самолета? – как я наткнулся на труп отца.
– Я хочу забыть, что я его нашел. Думаю, это достаточно адская жесть для Летео.
– Да… – Женевьев тоже начинает плакать. – Пожалуй.
Мы громко включили телевизор, чтобы отец Женевьев не слышал, как я плачу. Мне не стыдно, мне кажется, это ему было бы неловко. Идет реклама нового фильма, «Последняя погоня», и я едва не задыхаюсь при мысли о том, сколько фильмов мы с Колином не сможем вместе посмотреть, сколько комиксов не прочтем плечом к плечу… Он вообще делает вид, что меня не существует.
Он решил начать с чистого листа. Возьму пример с него.
(ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, МАЙ, ДВА МЕСЯЦА НАЗАД)
Выйдя от доктора Слэттери – весь час я захлебывался злыми слезами, – я решаю немного побыть на улице, пусть даже маме придется бросить все дела и сидеть рядом. Перед сто
