какое писательство.
– Вас нельзя не впутывать, – сказал Тайт. – Потому что вы великий человек. И вам должны прислуживать. – Его узкие темные глаза убедительно смотрели прямо на Уилмота. – Вспомните, как тяжело я заболел прошлой зимой и как вам пришлось за мной ухаживать? При этом вы сами тоже были не вполне здоровы. Как было бы прекрасно, если бы за вами и за мной ухаживала молодая здоровая женщина! Белль здорова. Она сильная. Она меня любит. Вами – восхищается. К тому же она девушка религиозная.
– И где бы она жила?
– Да прямо здесь, босс, с нами.
– Да о нас по всей округе поползут скандальные слухи. Я этого ни за что не выдержу.
– Люди, я считаю, ко всему привыкают. Вы пользуетесь огромным уважением.
– Ну, не знаю!
– Подумайте, как было бы хорошо! Есть домик, есть речка, и пусть в нашем распоряжении будет девица. Босс, она привыкла к рабству. И ей больше ничего не надо. Ну пожалуйста, позвольте ей приехать.
– Ни за что. – Уилмот отвернулся.
– Вы не согласитесь?
– Никогда.
Тайт глубоко задумался. Слышно было лишь, как безропотно текла река, впадая в объятия озера и принимая угрозу надвигающейся зимы.
– Босс, – со странной обольстительностью в голосе сказал Тайт, – ради вас я готов на этой девушке жениться.
– Ничего более нелепого мне никогда слышать не приходилось, – сказал Уилмот. – Ты и раньше вел сумасбродные речи, но чтобы такое! Собрался жениться на рабыне?
– Белль больше не рабыня. И потом, вы как-то сказали, что среди нас не свободен никто.
– А вот ты кичился благородством кровей. И тем не менее предлагаешь жениться на мулатке, – не унимался Уилмот.
– Кожа у Белль не черная, не коричневая и даже не желтая, – гордо заметил Тайт. – И глаза у нее как у белой.
– Не заметил, – сказал Уилмот.
– Ее отец, – продолжал Тайт, – джентльмен из Вирджинии.
– Все это настолько нежизненно, – сказал Уилмот, – терпения не хватает слушать.
– Но было бы вполне жизненно, если бы вы проснулись зимним утром и услышали, как трещит затопленный камин, и в нос вам ударил бы аромат пекущихся кукурузных лепешек. Вспомните, босс, не далее как сегодня утром вам пришлось трижды позвать меня и в довершение всего кинуть в мою дверь ботинком? И даже когда я все-таки встал, то гренка у меня подгорела, а яйца переварились. Совсем другое дело, если бы у нас была Аннабелль.
Уилмот подумал о предстоящей зиме. Он смягчился, но не до конца.
– Я не могу этого позволить.
– Но почему, босс? Назовите хотя бы одну реальную причину.
– Говоря словами проповедника, тогда вы бы с ней жили в грехе.
– Белль и я религиозные люди. Мы сразу поедем к моей бабушке в индейскую резервацию. Священник местной церкви проведет церемонию. Она будет простой, но законной. Совсем не такой, как свадьба Белль с Джерри, который был уже женатый – женатый и темнокожий, притом страшный как смертный грех.
– Тайт, – сказал Уилмот, – я не дам согласия на этот сомнительный союз, пока не посоветуюсь с соседями – Уайтоками.
– Думаю, это мудрое решение, – согласился Тайт.
За время их разговора Тайт вдруг стал более степенным, даже рассудительным. Он разглядывал мерцающую поверхность реки, небо, которое не было ни серебряным, ни золотым, а вобрало в себя оба цвета, на отражавшуюся в воде голубую цаплю.
Как ни странно, Аделина Уайток согласилась, что Уилмоту будет удобнее, если жена Тайта поселится у них в доме. Она заявила, что будто бы часто волновалась, что зимой, когда Тайт уезжал учиться в город, Уилмот страдал от отсутствия заботы.
– То, что парень воображал, – сказала она, – будто бы может когда-нибудь стать юристом, было настоящим безумием. Вам, Джеймс, не следовало его поощрять.
– Вы знаете, он способный, – сказал Уилмот. – Меня нередко поражает его восприимчивость. К тому же он предан мне – по-своему, но предан. За те годы, что он прожил со мной, я к нему очень привязался. Прочил ему какое-то будущее – получше, чем женитьба на отверженной мулатке.
– Я считаю, Белль для него слишком хороша, – решительно сказала Аделина. – Характер у нее мягкий. Религиозна. Тайта обожает. Когда она мне сообщила, что влюбленности к нему у нее больше нет, я ни на минуту ей не поверила. Она окажет на него хорошее влияние.
– Он больше не хочет быть юристом, – сказал Уилмот. – Собирается стать поэтом, как Байрон. Его стихи опубликовала местная газета.
– Серьезно? – изумилась Аделина. – Я бы хотела почитать.
– Они плоховаты, – сказал Уилмот. Хотя и заметил, что Тайт в его глазах сильно вырос.
Время было послеобеденное. На Аделине было нарядное зеленое платье, оттенявшее жемчужный блеск ее кожи, красновато-каштановый жар волос, которые Филипп попросту называл рыжими, а ее кольца с бриллиантами, изумрудами и великолепным рубином играли в отблеске горящих в камине березовых поленьев.
Носить столько колец для женщины в этой новоиспеченной стране было признаком дурного вкуса, подумал Уилмот. Однако, размышлял он, Аделина не принадлежала определенной стране. Она носила свою историю, будто накидку. Кольцо с рубином ей подарил Раджа, и оно смотрелось на ее пальце вполне естественно.
Она загляделась на первые снежинки, которые роились за окном, словно пчелы из улья. Одни оседали на раме, как будто хотели проникнуть в комнату, другие вихрем взмывали к серому небу. Они плясали в воздухе, исполняя бодрое аллегро, но были обманчивы, вселяя уверенность, что за веселой пляской не последует скорбной песни.
– Джеймс, – вдруг сказала Аделина, – вы довольны своей жизнью?
– Настолько, насколько это возможно.
– А вы когда-нибудь томитесь беспокойством?
– Беспокойством? Я? О, я прошел через все это еще в Англии. Здесь же я доволен, как корова на пастбище.
– Корова! – Она рассмеялась. – Вы и корова? Ах, Джеймс!
Он натянуто улыбнулся:
– Жую свою жвачку. Немного размышляю о смысле жизни и думаю, как мне повезло, что я здесь. Наверное, и вы беспокойством не томитесь?
– Будете меня презирать, если скажу, что томлюсь?
– Вам очень хорошо известно, что ни за что я вас презирать не буду, но… иногда я вам удивляюсь.
– Почему?
– Ну, у вас все есть… Красота…
Она грустно рассмеялась:
– Красота? Ее больше не осталось.
Он привстал:
– Раз вы говорите такие вещи, мне пора идти.
Она протянула руку и удержала его.
– Я получила письмо от Люси Синклер, – сказала она.
– Только не говорите, что вы ей завидуете.
– Как вам удается читать мои мысли! Слава богу, Филипп не такой, как вы. Мы постоянно на ножах.
– Я считаю миссис Синклер поверхностной особой, – сказал он.
– Вы жестоко ошибаетесь, Джеймс.
– Я всегда ошибаюсь, когда речь идет о женщинах.
– Люси отважная. – Голос Аделины зазвенел от страстного
