игривостью, а через секунду серьезностью он рассказывает свою очередную байку, и по спине пробегают мурашки.
Она испытывает сильный импульс: развернуться и поехать на Олд-Фарм-роуд.
Мать – предмет ее забот. Она заменяет ей детей, мужа.
Хотелось ли ей подражать Джессалин? Стать ею?
У родителей была высшая любовь. Идеальный брак. Такое попробуй повтори.
Как это прекрасно – жить для других. Растворяться в других. Софию немного пугает то, как она боготворит мать.
Выживание – главный инстинкт любого существа. Но главный инстинкт матери – защита близких.
София хочет однажды обзавестись детьми, как Джессалин.
Но насколько она этого хочет?
Какое-то время лучше побудет любящей и заботливой дочерью.
Планы матери разобрать одежду и обувь Уайти и передать в Армию спасения вызывают у Софии улыбку.
Ей потребуется помощь. Уайти был известен тем, что не выбрасывал старую обувку… вдруг когда-нибудь пригодится?
Старая обувь вроде старых друзей. Ее в урну не выбросишь.
Джессалин уточняла: Ты хочешь сказать, что старых друзей нельзя выбрасывать в урну? И Уайти отвечал: Да уж.
Чем ужасна смерть: все осталось в прошлом.
Шутки. Смешки. Уайти…
Если Джессалин станет одна разбирать вещи, этому не будет конца.
София попросит разрешения забрать несколько отцовских галстуков. Особенно милых ее сердцу (сама ему дарила). Может, когда-нибудь отдаст их мужчине, которого полюбит.
София? Это Алистер. Хотел узнать, как ваши дела.
Первое желание – ему перезвонить. Но никак не может набраться смелости. Почему? Почему?
Позвоните и расскажите, все ли у вас в порядке. Пожалуйста.
Голос незнакомца, завораживающий. Снова и снова она проигрывает телефонную запись. Так и не позвонила.
Скорей бы вернуться в лабораторию к настоящей жизни (так она ее называет, в отличие от «дочкиной жизни»). Но при виде офисного здания руки-ноги опять наливаются свинцом. Такая тяжесть!
В самом здании ее удивляет воздух. Запахи.
Она идет по коридорам знакомым маршрутом, но почему-то сворачивает не туда и оказывается в тупике перед дверью с пугающей надписью: «Аварийный выход».
Когда же она наконец входит в лабораторию, к горлу подкатывает тошнота.
– София, привет!
– Рады тебя видеть, София.
Она выдавливает из себя улыбку. Мол, все хорошо.
Разговоров избегает. Пока. В глазах коллег сочувствие. Любопытство.
Близким коллегам София посылала пояснительные эсэмэски. Смерть в семье. Я наверстаю.
(Она предполагает, что им известно, о какой смерти идет речь. Возможно, они знают, кем является ее отец. Являлся.)
(А вот известно ли им про интерес к ней Алистера Минса – это вопрос. Если да, то не обойдется без колкостей. Коллеги будут к ней безжалостны.)
Она так давно не открывала компьютер, что тот, проявив подозрительность, поначалу отверг введенный пароль.
Когда ей в конце концов удается войти, София просматривает скопившиеся данные. Сколько колонок! Сколько мини-смертей. От экрана словно повеяло эфиром, что вызвало у нее приступ тошноты.
Еще один неприятный сюрприз: твердая рука этим утром оказывается не такой твердой.
Не сразу удается натянуть латексные перчатки. Липкую вывернутую кожу так и хочется отбросить.
Неподалеку от рабочего места Софии выстроились клетки с несчастными зверьками (с такими опухолями они обречены), едва слышно попискивающими. И никакое дезинфицирующее средство не способно убить их отталкивающий запах.
Но она настроена на работу. Обязана наверстать упущенное.
Однако за время долгого отсутствия она успела многое подзабыть. Лица коллег, флуоресцентные лампы, писк животных, эти запахи.
Встречи с начальником ей не избежать. После того, как он узнает о ее возвращении в лабораторию.
София, примите мои соболезнования. Я понимаю, какая это для вас потеря.
Этих слов ей не вынести. Все, хватит!
Никто не знает, что говорить в такие минуты. Она видела замешательство стариков, подыскивавших правильные слова об Уайти.
Она готовит (токсичный) раствор. Сколько раз такое проделывала, но сегодня что-то не то. Так пианист перестает попадать в нужные клавиши. Возится со шприцем, пропала твердость в руке.
София напугана. Запах ее уже достал. Она испытывает слабость, но пока не сдается. Готовится сделать инъекцию первому подопытному животному, прежде чем подвергнуть его вивисекции.
Постепенно этих зверьков словно вымывает эрозия, они исчезают из клеток и превращаются в цифровые данные.
Цифровые данные в графику, в статистику. В «науку».
А «наука» – в фармацевтические патенты, продажи и прибыли.
Для корпорации «Люмекс» – гигантские. Миллиарды.
Я тобой чертовски горжусь, София. То, что ты делаешь для человечества…
Она ясно слышит отцовский голос. Вот только глаза закрыты.
Ее рука дрожит. Такого с ней раньше не бывало.
О боже! Шприц падает на пол и скачет с таким грохотом, который слышен всей лаборатории. Крошечное существо, зажатое в левом кулаке, неподвижно, как будто пытается обмануть смерть.
Ей следовало сказать Уайти: Ты не должен гордиться мной. Я этого недостойна. Я тебя обманывала.
Латексные перчатки такие тесные!
Тесно, трудно дышать, ребра и сердце стиснуты, но она выстоит, не должна разочаровать старших коллег, которые ею восхищались.
Включая доктора Минса. Его теплый и при этом оценивающий взгляд, когда он брал ее на работу в качестве ассистентки в экспериментах для «Люмекса».
Ни с того ни с сего, словно сделав вывод по прочтении ее резюме, он изрек: София Маккларен. Так-так. Ну что, начнем с понедельника?
От счастья она готова была поцеловать ему руку.
Метафорически выражаясь.
Но сейчас – точно нет.
Она возвращает зверька в клетку. Он радостно зашевелился в ее горсти, запищал… хоть еще немного пожить, пусть даже со злокачественной опухолью! Все существа цепляются за жизнь. Так им говорили в курсе по философии.
Так ей говорит Спиноза.
Она срывает мерзкие латексные перчатки. Бросает их в корзину.
Спешно складывает вещи в картонную коробку. Часа не прошло, а она уже покидает лабораторию? Уезжает домой?
Не собирается возвращаться?
К ней подходит начальник. За его шотландским акцентом прячутся недоумение и растерянность человека, привыкшего к вежливому, даже подобострастному обращению, а тут ему открыто бросают вызов.
Он просит ее зайти к нему в офис поговорить с глазу на глаз. София отказывается, желает поскорее уйти.
Но почему? Почему сейчас?
Здесь нечем дышать. Я задыхаюсь.
Он настаивает. Касается ее руки.
Ненавязчиво. Без всякой фамильярности или грубого намека. Но София отшатывается.
Но он все видит. (Еще бы. Это же Алистер Минс!)
Она его не слушает. Слышит только писк паникующих зверьков. Они знают: это день казни.
Она неловко несет перед собой коробку со всякой ерундой, даже стыдно, что Минс все это видит: кофейная кружка, которую давно следует почистить, смятая коробочка с салфетками, почти выдавленный тюбик с зубной пастой, голубой тюбик с лечебным лосьоном, которым она протирает руки от раздражения после латекса.
Прощайте! Здесь нечем дышать.
Он догоняет ее на парковке. Тяжело дышит, пар изо рта. Морщит лоб. Явно недоволен решительными действиями молодой ассистентки, согласившейся ему помогать в важнейших экспериментах. Неужели она от него уходит? Бросает все возможности, которые он ей предоставил? Как такое возможно?
В эту минуту Алистер Минс совсем не похож на доброжелательного лектора на подиуме, увлеченного, глубоко информированного, уверенного в себе. На ученого, умело парирующего вопросы и милостиво принимающего аплодисменты. Сейчас это кипящий мужчина средних
