великолепной, с витражными окнами, старой епископальной церкви Святого Иоанна, предоставленной семье по такому торжественному случаю.
Ничего не говорила только вдова. Она сидела в первом ряду и при желании (если бы обернулась) увидела бы все пятьсот мест в часовне, заполненные теми, кто пришел почтить ее супруга.
На органе исполнялись любимые песни Уайти: «Боевой гимн республики», «О, Шенандоа», «Если бы у меня был молот», «В дуновении ветра», «Звуки тишины».
Всю эту долгую церемонию, а также последовавший за ней торжественный прием и ужин, организованный старыми друзьями покойного, вдова просидела словно забальзамированная. Хочешь не хочешь, а от участия в ритуальном застолье не откажешься. Никто так не наслаждался едой и питьем, как Уайти Маккларен.
Как-то пошутил, что, будь он египетским фараоном, настоял бы на хорошем запасе устриц а-ля Рокфеллер в своей пирамиде.
Прекрасное прощание с прекрасным человеком.
Наконец вдова получила возможность откланяться. Хотя ужин еще не закончился.
Бедная Джессалин! За целый вечер не проронила ни слова.
Думаешь, она уже осознала произошедшее?
Домой ее привезла старшая дочь вместе с мужем. Они готовы были подняться с ней наверх, чтобы помочь ей раздеться и улечься в постель, словно инвалиду, но она с ними вежливо попрощалась. Спасибо за все. Поезжайте.
В спальне она почувствовала, как жизнь возвращается, как будто сняли жгут.
Джесс, дорогая, где ты была? Я тебя заждался.
Никто не пострадал так, как вдова.
Но парадоксальным образом именно она терзает себя бесконечным ожиданием.
Что он вернется домой.
Ждет и ждет.
Думает о нем в настоящем времени.
Она должна услышать его голос. Он вернется незваный.
Ночью, в темной спальне, обессиленная, принявшая снотворное, она вдруг испытывает прилив счастья, как человек, сумевший кубарем скатиться с каменистого склона и остаться живым, в полубессознательном состоянии… прилив счастья оттого, что прильнула к нему и ей передалось тепло его тела.
Джесс, дорогая! Мне так тебя не хватало.
Беверли сокрушалась, что у них за ужином мать была такая рассеянная и постоянно проверяла в сумочке, на месте ли ключи от машины, от дома, на месте ли бумажник. Это так раздражает. Она просветлела, только когда пришло время Стиву отвозить ее домой. Можно подумать, ее там кто-то ждет!
– Миссис Маккларен, подпишите здесь.
– Здесь?
– Вот тут, пожалуйста. Благодарю.
– А теперь здесь и здесь.
– Еще несколько страниц, миссис Маккларен.
– Вот тут. Благодарю!
– …и еще одна…
– Только инициалы, пожалуйста.
Вряд ли она прочитала все документы. Только инвестиционный портфель – это семьдесят пять страниц убористого текста.
Она даже не догадывалась, каково состояние Джессалин и Джона Эрла в инвестициях, недвижимости, на банковских счетах. Сколько стоит типография «Маккларен инкорпорейтед».
Вдова понятия не имела, что каждый вклад (а их много в разных банках, и все записаны на фамилию мужа) составляет примерно полмиллиона.
Как же мало она знала о его финансовом положении. Об их финансовом положении.
– Все это не так важно. Но все равно спасибо.
Сэм Хьюит посмотрел на Джессалин с удивлением. Вдова вроде бы извинялась, но как-то своенравно.
«Команда» Уайти Маккларена (как он ее называл) из управления капиталом «Меррилл Линч» приезжала к ним несколько раз в году. Они вели переговоры в домашнем кабинете Уайти, и в какой-то момент он ее подзывал: Джесс? Зайди на минутку, дорогая, кое-что подписать.
Она могла быть на кухне или в саду. Или поливать герань в горшках на задней веранде. Или в одной из комнат на втором этаже.
Джесс, дорогая! Ты меня слышишь?
Она не слушала их пояснения. Не читала бумаги, которые подписывала. Пятнадцать-двадцать страниц убористым шрифтом. Уайти порой подводил ее руку к месту, где надо поставить подпись. Она смеялась, словно не в себе.
– Просто распишитесь, миссис Маккларен.
Джон Эрл Маккларен. А ниже: Джессалин Ханна Маккларен.
Хьюиту показалось, что он чего-то недослышал. Вдова говорила так тихо.
– Что – не так важно, миссис Маккларен?
– Ну… – Она смутилась. Зря открывала рот. – Все.
Ей кажется, что ее поместили в барабан, по которому стучат колотушкой, и если ей удастся выстоять, то колотушка ей не страшна и когда-нибудь (эта мысль утешает) она даже поспит.
А во сне ее ждет муж. Джесс, дорогая, иди ко мне.
Веки начинают закрываться, пока она подписывает документ.
– Миссис Маккларен… Джессалин… – Сэм Хьюит искренне расстроен.
Двадцать лет он был личным бухгалтером Уайти. Как член «команды», он неоднократно приезжал в их дом на Олд-Фарм-роуд, где пересекался с ней, пусть даже ненадолго.
Бедная женщина. Она, наверно, плохо спит. После такой психологической травмы мозг порой становится гиперактивным. Мозговые нейроны выстреливают, как стробоскопы – вспышками огня.
Сэм Хьюит знает, что такое скорбь. Хотя ему еще не приходилось терять близкого человека, с которым он прожил почти сорок лет.
Трогательно видеть, с какими усилиями хозяйка дома старается выглядеть как обычно. Улыбается гостю, мимикрируя под бывшую супругу, красивую пожилую женщину в жемчужном ожерелье, стильной кашемировой кофте, с идеальной прической, волос к волоску, вот только Хьюит (к удивлению своему) видит, что нынче она неаккуратно причесана, шерстяные брюки помяты, а серый кардиган на ней болтается, словно он с мужниного плеча. Волосы потускнели, свалялись. Ни жемчужного ожерелья. Ни косметики, ни даже губной помады. Белая пергаментная кожа с голубыми прожилками на висках. Бегающие слезящиеся глаза.
Я похожа на страшную открытую рану. Не смотрите на меня!
Несчастная женщина. Ей немногим за шестьдесят, а жизнь прошла.
Веки сами закрываются. Ручка выскальзывает из пальцев.
Хьюит потом будет рассказывать коллегам:
– Есть такие, кто после ухода мужа вскоре следуют за ним. Так было с моей бабушкой. Шестьдесят лет в браке. Сгорела, растаяла как свечка, а когда мы поняли, было уже поздно. Надеюсь, с миссис Маккларен такого не случится. Уснула прямо за столом, пока мы работали над ее банковскими счетами и налогами. Подписала бумаги, чеки в казначейство… и вдруг положила голову на стол и закрыла глаза. Я даже испугался. С трудом ее разбудил. Но когда я предложил вызвать одну из ее дочерей, она взмолилась: «Не надо, пожалуйста!». Как будто боялась, что ее кто-то застанет в таком виде. Вклады, недвижимость… В доме холод… градусов шестьдесят шесть по Фаренгейту [10]. С моей бабушкой была та же история, когда дедушка умер. Экономила на отоплении.
Мама, мы тебе поможем.
Она рассмеялась: Я же не беспомощная.
Полна решимости пройти остаток пути одна. Открывает для себя прежде неведомое. Одиночество.
Кто-то из нас может пожить с тобой.
Ну как им объяснить, что, в сущности, она не одна? Вдова не бывает одна.
Ждет его день за днем. Каждый – как крутая лестница.
С наступлением сумерек ожидание становится все тревожнее. Провал кажется неизбежным.
Из окна на втором этаже видна длиннющая цепочка горящих передних фар приближающихся автомобилей.
Устремленные вдаль глаза скоро начинают болеть.
Эти фары…
Ее охватывает почти детское возбуждение. А вдруг это едет Уайти?
Короткий миг, но все же.
Надежда, когда уже не осталось надежд. Маленькая пробка, прыгающая на поверхности в грязной, замусоренной воде. Не тонущая.
Тебе придется
