когда тебе закрыли доступ в колхозный коровник и вырвали вилы из рук. Казалось бы, роскошествуй вволю, предавайся лени, чтобы тебя называли отпетым лодырем без царя в голове, чтобы день был свят, пока дела спят, но ведь Хома не такой, другого такого старшего куда пошлют во всем свете не найдут!
После встречи с Мартохой на автобусной остановке, когда по причине большого перепоя грибку-боровичку не удалось войти в санс-контакт с красивой молодицей, он кое-как перекантовался ночку. Утром Хома почувствовал себя будто в печи испеченным. Зная с детства, какое от немощи есть средство, грибок-боровичок из хаты своей выскочил и Яблоневку перескочил. А как Яблоневку перескочил, то очутился с утра пораньше не где-нибудь, а как раз возле колхозного коровника. Радуясь, что сейчас он наконец дорвется до вил, Хома так рассиялся, стал лицом такой пригожий, что был бы еще лучше, да дальше уж некуда.
Но слишком рано Хома отлученный в предвкушении ударного труда так похорошел лицом! Ибо как только грибок-боровичок переступил порог коровника, как только жилистыми руками ухватился за держак вил, скрипнули несмазанные двери уголка отдыха. Эге ж, скрипнули двери, и, шелестя устилающей пол желтой соломой, в коровник вошли четверо односельчан. У Хомы и вилы выпали из рук, когда разглядел в полумраке коровника зоотехника Невечерю, почтальона Горбатюка (лубяное лицо, глаза-щепки), деда Бенерю (физия — как гречаник высохший) и долгожителя Гапличка (сам весь худенький и вытертый, как столбик, к которому привязывают скотину).
— На работу прибежал, Хома Хомович? Вспомянула баба деверя, что добрым был? — спросил зоотехник Невечеря, и в голосе его зазвенел хмель, будто с рассветом человек уселся перед винной бочкой, проверить, не скисло ли вино. — А мы думали, что ты и дня без работы не выдержишь, еще вчера тебя ждали, замешкался что-то ты.
— Знаем, что ты мастер языком и так, и сяк, а делом ты мастер ого-го-го как! — пробубнил почтальон Федор Горбатюк, как бубнят те, что привыкли сами с собой в хате разговаривать, потому что больше не с кем.
— Знаем, что ты губами говоришь, а вилами навоз мечешь, — отозвался дедок Бенеря, который к старости стал похож на ту бабкину девку, какой все не по нраву.
— Знаем, что у тебя много слов, а еще больше дела, — отозвался и долгожитель Гапличек, который на старости лет стал так курить, что родня жены прямо ошалела.
— Хлопцы! — побледнел лицом грибок-боровичок. — Хлопцы, да я же не привык, чтобы словами и туда и сюда, а вилами никуда, не умею мыслью за горами, а делом за печкой!
— Ишь как приспичило на работу, будто голому жениться! — злорадно потешался зоотехник Не вечеря. — Но ведь есть специальное решение правления колхоза «Барвинок», и это решения еще не отменено.
— Хлопцы, да ведь я умираю без работы, я хочу не словом сеять, а делом делать!
— Хома Хомович, тут по твою душу пришли представители народного контроля Яблоневки, а народный контроль еще никому не удалось обойти! — важно промолвил почтальон Горбатюк, словно ученый скворец, что говорить молодец.
— А все из-за этого академика Ионы Исаевича Короглы! — кричал в отчаянии грибок-боровичок.
— Не надо было водиться с академиками, — упрекнул дедок Бенеря, — не имел бы горя от ума.
— Век буду каяться за свой ум! Хлопцы, хотите, я перед вами на колени встану, только не выгоняйте с фермы!
— Нет, Хома, тебе ровно месяц здесь появляться запрещено, — стоял на своем зоотехник Невечеря.
— Какие ж вы лихие да злые, аж искры из глаз сыплются!
— Закон есть закон, — буркнул почтальон Горбатюк, похожий на то поганое дерево, которое только в сучки и растет.
— А вы, дедуня? — умоляюще молвил Хома, обращаясь к долгожителю Гапличку. — Разве забыли, как я вас от верной смерти спас? Из мертвых воскресил так надежно, что вы и по нынешний день скрипите.
А долгожитель Гапличек ему:
— Эге ж, Хома, мы не кто-нибудь, а народный контроль, поэтому должен слушаться.
— Ваши слова, дедуня, бесчувственно-лысые, будто макогоны!
— Может, наши слова и такие хорошие, как редкое сито, — расхорохорился дедок Бенеря, — но в колхозе во всем должен быть порядок. Раз тебя, Хома, отлучили, айда из коровника!
— Да нет на свете такой силы, которая бы меня от фермы отлучила! — заревел грибок-боровичок, словно раненый зверь. — Да я от деда-прадеда старший куда пошлют, и никто с меня этого звания не сымет!
— Да, Хома, звание у тебя и вправду высокое, а по званию и честь, — сказал зоотехник Невечеря. — Только не забывай, что сейчас ты не старший куда пошлют, а Хома отлученный. Потерпи месяц — и опять тебе вернут высокое звание.
— Господи, и зачем было нынче умываться, когда не с кем целоваться! — стонал грибок-боровичок, которого, как выяснилось, не только отлучили, но и лишили высокого звания старшего куда пошлют.
— То ли так, то ли не так, а не выйдет из рыбы рак! — буркнул долгожитель Гапличек.
— Хоть вы и народный контроль, но нет такой силы, чтоб меня к работе не подпустила!
— Гляди, Хома, прицелишь в корову, а попадешь в ворону, — предостерег дедок Бенеря.
Группа контролеров стояла в коровнике пред Хомою будто стена, и казалось, что уже никогда нашему телку волка и не поймать.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
в которой воссозданы удивления достойные приключения грибка-боровичка в коровнике, когда, стремясь к ударному труду, Хома проходит сквозь стену уголка отдыха, высвобождается из-под замков и из смирительной рубашки
Собственно, с момента появления в коровнике группы народного контроля и начинаются наифантастичнейшие приключения с Хомой отлученным. Поскольку сами мы не были очевидцами тех приключений, рассказываем с чужих слов, поэтому не можем поручиться за их достоверность, как не могла баба поручиться за то купленное порося, которое ей задало столько хлопот.
Будто бы грибок-боровичок, убежденный в том, что всякий двор хозяйским оком держится, в то утро надумал прибегнуть не к внушению, а к своей силе и, прорвав глухую стену контроля, таки дорвался до вил. Но группа контролеров, охраняя постановление правления колхоза как зеницу ока, схватила Хому отлученного в восемь рук и упрятала его в уголок
