отдыха, навесив на двери тяжелый замок. Мол, посиди под замком, почувствуй себя таким хозяином, как из липового лыка кнут. И зоотехник Невечеря уже довольно потирал ладони, как глядь — а грибок-боровичок с вилами уже толчется в коровнике у навоза, будто его, отлученного, и не запирали в уголке отдыха. Зоотехник Невечеря, понятно, оторопел, потому что замок на дверях как висел, так и висит, никаких следов подкопа не видно, стекла в окнах целы! Не иначе, как сквозь стену прошел человек, от него всего можно ожидать! Так до чего додумался треклятый Невечеря? По его команде народные контролеры опять подхватили грибка-боровичка в восемь рук и понесли уже не в уголок отдыха, а в комнатку зоотехника. Там связали Хому веревками, так что тот не мог шевельнуть руками и ногами, только лежал на соломенной подстилке и кряхтел.
— Хома, ты крадешь для себя работу, — упрекнул долгожитель Гапличек, — а на краденом добре не разбогатеешь.
— Эге ж, Хома, — поддакнул и дедок Бенеря, — если хочешь пропасть, то начинай работу красть.
— А украденная на ферме работа все одно тебе боком вылезет, — угрожающе изрек почтальон Горбатюк.
Поговорили контролеры между собой о всякой всячине и уже было по своим делам вознамерились разойтись, глядь — а грибок-боровичок опять дорвался до вил и с превеликой охотой возится в навозе у коровьих хвостов! Разве ж это не чудо, когда замок на комнатке зоотехника висит, как и висел, когда никакого подкопа ре видно?
Но где же это видано, чтобы бдительный контроль да и не проконтролировал решение правления колхоза «Барвинок» о принудительном отлучении Хомы от работы сроком на месяц! Поэтому, почувствовав себя неудачником, которому не впервой с пустым мешком идти к мельнице, утомленный контроль тяжело вздохнул. Вздохнув хором, в восемь мужских рук схватили грибка-боровичка и надели на него смирительную рубашку. Спросите, откуда на ферме взялась смирительная рубашка? Принесли яблоневцы, среди которых быстро разлетелся слух о том, что никак не могут совладать с Хомой отлученным. Рубашка удалась на славу, хотя, может, шилась в «Барвинке» в первый и последний раз ради такого случая, и грибок-боровичок в смирительной рубашке не мог, конечно, и рукою шевельнуть, потому что длинные рукава были крепко связаны. Кроме того, одетого в смирительную рубашку грибка-боровичка запихнули в ящик с песком, что стоял в коровнике на случай пожара, а ящик закрыли на замок. Всем казалось, что теперь, как бы ни захотелось Хоме отлученному добраться до вил и ударного труда, без которого жизнь казалась ему пресным прозябанием, ничего у него не выйдет, амба!
Вытирая мокрые лбы, измученный контроль почувствовал себя таким измочаленным и изголодавшимся, что ел бы не только на молоке, а и на простокваше. Уже и по хатам собрались расходиться, глядь — а Хома с вилами в руках опять как ни в чем не бывало возится у навоза, будто и не одевали его в смирительную рубашку с завязанными рукавами, будто и не бросали в ящик с песком, а ящик не закрывали на замок, откуда, казалось, и дух не способен выскользнуть, не то что колхозник!
— Тьфу! — в сердцах сплюнул зоотехник Невечеря, словно грибок-боровичок влепил ему в лоб, оттого что зоотехник не знал, куда цоб [11].
— Ура! — выкрикнул почтальон Федор Горбатюк, и его глаза вспыхнули, как у той кошки, которая почуяла, где сало лежит. — Знаю, что следует сделать: Хому надо зашить в мешок!
— Выкрутится, как вьюн, — покачал головой зоотехник Невечеря.
— А перед тем заковать в наручники, — упивался своей изобретательностью почтальон, — а мешок с Хомой подвесить на карнизе высо-о-о-оченно-о-ого небоскреба!
— Здорово! — только и вымолвил зоотехник Невечеря.
— Вот только беда, — досадливо сказал почтальон Федор Горбатюк, — что в нашей Яблоневке пока что нет небоскребов…
Так до чего додумался хитрый контроль? Силком раздели грибка-боровичка, хоть он и брыкался, как тот карась, которому вспомнилась щука в море, оставили в чем мать родила под замком в уголке отдыха, а одежду заперли в комнате зоотехника. Теперь не вызволишься, мил голубок, даже если третий петух прокукарекает.
Да не успели еще и отдышаться, как Хома, не имея ключей ни от одного замка, ни от другого, каким-то образом вызволился, в свою одежду нарядился и за вилы ухватился!
— Хома наварил, Хома и употребил, — сам себя грибок-боровичок похвалил. И пошутил над неудачливыми контролерами: — Вижу, вы, хлопцы, такие ученые, что и кобылу не запряжете.
— Скажи нам, Хома, честно, есть ли на тебя какая управа? — в бессильной злости спросил зоотехник Невечеря. — Ибо ты такой ученый, что за тебя можно дать десяток неученых.
— И ученый, и толченый, — загадочно сказал грибок-боровичок, — потому как аз — били меня раз, буки — набрался я муки. А только нет такой силы, чтоб отлучила меня от ударного труда.
А упрямый контроль наконец понял, что он не способен Хому ученого отучить от хлеба печеного. Может, вызвать по телефону самого начальника районной милиции товарища Венецийского, чтобы взяли Хому под стражу несколько самых бдительных стражей порядка?
Наконец Хома отлученный управился с навозом в коровнике, вытер ладонью обильный пот на лбу да и говорит:
— Вы, хлопцы, хоть и народный контроль, а чужому горю не радуйтесь. Потому что нет злее кары на свете, чем без работы сидеть. Я из тех, что роют, пока живут, а по смерти меня зароют… Вы таки народный контроль и должны меня контролировать, развеселю я вас нынче!
Достал грибок-боровичок из одного кармана катушку ниток — и проглотил ее перед удивленным народным контролем. Потом из другого кармана достал пакет иголок, высыпал их в пригоршню и проглотил, будто конопляное семя.
— Хома! — испуганно вскрикнул долгожитель Гапличек, когда-то спасенный грибком-боровичком от верной смерти. — Конечно, твой рот не хлев, его не закроешь, губ твоих не склеишь, но ты не ведаешь, чем обедаешь!
А Хома отлученный уже проворно тянул изо рта своего длинную-предлинную нитку, на которую были нанизаны все те иголки, которые он только что проглотил при всем честном народе.
— Усекли, хлопцы, смикитили, что какая прядка, такая и нитка? — промолвил грибок-боровичок, обращаясь к народному контролю, который оцепенел от удивления. — Вы привыкли к тому, что от лося — лосята, а от свиньи — поросята, только я не вашего поля ягода, вот, меня от работы никаким макаром не
