подходящим. Если бы что-то пошло не так, мне пришлось бы срочно везти ее в больницу, и это бы нас погубило. Но все прошло как нужно. Ребенок родился в 6:11 утра, довольно крупный, как мне показалось, хотя времени взвешивать не было. Мы шлепнули малышку по попе, она громко закричала, и я положила ее на полотенце. Самым сложным было удаление последа. Эмбер было больно. Я твердила ей: «Смотри на малышку, смотри на эту чудесную малышку!» Нужно было убедиться, что ничего не осталось. Мы не могли рисковать. Вдруг бы Эмбер получила инфекцию? Как такое объяснить? Пора было меняться местами. Эмбер привела себя в порядок, быстро оделась, расчесала волосы. А я сорвала с себя накладной живот, одежду, легла на кровать, на окровавленные простыни, прямо на послед, будто это я родила. Родила своего ребенка. Мы пытались сделать так, чтобы я сама поверила в это. Эмбер сильно давила на мой живот, и я кричала от боли. Требовалось, чтобы я почувствовала, будто сама родила. Но этого было мало. У меня должна была остаться мышечная память о родах, я должна была почувствовать настоящую боль – так сказала Эмбер, а потом еще сильнее сжала пальцы, впивалась мне в кожу, пока я не закричала, не заорала от боли. Может быть, она мстила, что я завладела ее ребенком, плодом вашей с ней любви, но также и доказательством вашего греха. Может, она ненавидела то, что сама когда-то появилась на свет и вынуждена была делать то, что делала. Но времени размышлять не было. В 6:42 утра Эмбер позвонила нашим соседям, а я в это время кричала от боли. Эмбер спросила, могут ли они побыстрее приехать, сказала, что мы не успеем доехать до больницы, так как ребенок уже на подходе! В 6:56 утра их машина подлетела к нашему дому. В 6:57 утра соседи, муж и жена, забежали в дом и увидели меня с ребенком на руках, все еще голым, в пятнах крови.
Тут миссис Диринг засмеялась:
– Самое забавное, что мы совсем забыли про мой фальшивый живот. Он лежал прямо там, на полу, но никто не обращал на него внимания, все смотрели только на ребенка. Мы чуть не подожгли дом, когда, после их ухода, бросили в камин мой бедный, глубоко беременный живот!
Ее веселость быстро улетучилась, и она снова помрачнела:
– Позже в тот день нас обеих накрыло. Когда все это стало укладываться в голове. Поздравления для меня, цветы для меня и ни одного цветочка для нее. Люди говорили ей, что она должна быть счастлива иметь такую «прекрасную младшую сестру», быть хорошей и помогать матери. Именно из-за других людей, их отношения к нам, мы все больше и больше осознавали масштаб того, что натворили, и то, насколько все это неправильно. Но какой у нас был выбор? Мы делали это ради ребенка… В то же время я делала это ради Эмбер, а она – ради вас. Мы с ней были связаны чувством вины, как каторжники кандалами. В ту ночь мы впервые поссорились. Мы с Эмбер заранее условились, что она не будет кормить грудью, приготовили молочную смесь и планировали по очереди давать ее Грейси. Потом малышка проснулась с плачем, и, пока я подогревала бутылочку, плач прекратился. Когда я пошла проверить, там была Эмбер, и она кормила ребенка грудью! Она пыталась сказать, что грудь налилась, ей больно, но я заявила, что так будет только больше молока. Я знала, что на самом деле физическая боль – только малая часть всего, была и другая, от того, что она не кормит грудью своего ребенка, но мы не должны были сбивать малышку с толку, приложив ее к груди не той из нас – ее мнимой сестры, и мы не должны были сбивать с толку себя. Ей нужно было остановиться! Избавиться от этих чувств! Наверное, Эмбер думала, что я вытащу ее из неприятностей, в которые она вляпалась, и на этом моя роль закончится. Но разве это возможно? Мы обе погрязли в этом на всю жизнь. Мы делали все, что могли, только со временем становилось все более размытым, чьим ребенком была малышка. Я иногда забывала, что она на самом деле не моя. Но юридически она была моей, согласно свидетельству о рождении: мать, я, Миллисент Энн Диринг, отец, Лестер Рейберн Диринг. Мы покрестили ее в церкви Святого Андрея. На бумаге была печать прихода – да, мы солгали в церкви, когда давали клятву, и мои замечательные соседи, крестные родители, ни о чем не подозревали. Это я держала Грейси на руках, пока викарий лил воду ей на голову, а Эмбер сидела на пустых скамьях и смотрела на меня холодным, пустым взглядом.
Миссис Диринг помолчала, словно заново переживая тот день. Затем она сказала:
– Под конец, уже когда Эмбер шлялась где-то по ночам, почти в беспамятстве от запрещенных веществ, я поняла, что отсутствие дочери съедает ее изнутри. Ей нужна была эта дрянь, наркотики помогали ей избавиться от мыслей. Позволь я дочери сесть в тюрьму и заплатить за то, что она сделала, она бы, возможно, не чувствовала себя такой виноватой, так я иногда думаю. Однажды она упрекнула меня в том, что я позволила отцу диктовать дома условия и именно это вынудило ее рано выйти замуж. Я должна была сдерживать его, когда он, пьяным, нападал на нас, бросался с кулаками на Дэнни, бил Эмбер. Я пыталась остановить его! Я помогла ей, когда она пустила свою жизнь под откос!
К тому времени миссис Диринг уже практически кричала. Внезапно, осознав это, она остановилась на середине фразы, осторожно убрала волосы с лица и пригладила их.
– Только представьте, она ушла из дома Стюарта практически в том же, в чем пришла. Она даже не взяла обручальные кольца, только восемьдесят восемь тысяч долларов – самый минимум, чтобы я могла разобраться с долгами. Она ухаживала за ним годами, пожертвовав молодость старому, прикованному к кровати человеку! Что это за муж для молодой здоровой женщины? Думал, что может встречаться с кем-то молодым и красивым, испить из источника молодости? Жеребец – вот пара для кобылы, а не сутулый мерин, которому уже пора отдыхать на лужайке! И это я сказала ей взять хотя бы те деньги. Моя дочь могла бы ни в чем не нуждаться. Вместо этого ей приходилось иногда брать дополнительную работу, ползать на коленях, собирая орехи, или срывать ягоды – у нее даже руки окрашивались от этого. Сезонная работница – вот кем она была, а ведь могла прожить всю жизнь как королева!
Возможно, почувствовав, что наговорила лишнего, миссис Диринг прикусила губу, после чего, казалось, стала подбирать слова, избегая бестактности.
– А все из-за чувства вины. Думаю, иногда Эмбер уже была готова открыть вам наш секрет, в эти моменты она хотела отмотать назад то, что мы наделали. Я потратила деньги Стюарта, расплатившись с долгами за ремонт дома и купив все необходимое для лошадей. Я нарушила закон, чтобы помочь дочери, и она не могла подвергнуть меня риску попасть в тюрьму.
Едва сдерживая эмоции, миссис Диринг посмотрела за горизонт.
– Потом бывало, что она неделями не выходила на улицу, даже не высовывала нос из окна. Часами держала Грейси на руках, наблюдая за ней, пока та спала. Могла проводить так всю ночь, не смыкая глаз. Я говорила ей: «Эмбер, перестань, не делай этого с собой». Боюсь, эти ночи принесли ей больше вреда, чем те, когда она гуляла с дурной компанией.
Все морщины на лице миссис Диринг, не выражавшем, однако, эмоций, стали заметнее. Я увидел слезу, медленно скатившуюся по щеке, когда мать Эмбер пробормотала еле слышно:
– Не нужно мне было держаться за ферму, пусть бы все шло как шло…
Когда миссис Диринг отвезла меня обратно туда, где мы встретились утром, я
