и рушатся с ревущим шумом, в котором не осталось ничего от привычного мирного плеска. Они опадают грязной пеной, в которой собраны частички мусора, прилетевшего с берега: крошево деревянных щепок, ветвей, унесенных ветром из леса, перья чаек и мелкая рыбешка, попавшая в смертельный водоворот.
Облака похожи на верхушки цветной капусты, подсвеченной изнутри громадным фонарем: края темные, а сердцевина дышит, сверкает, переливается. Внутри свирепствует заряд. Облака быстро меняются, ни одна форма не задерживается надолго, и теперь небо, все ближе продвигаясь к берегу, показывает фокусы: вот лошадь, а в следующее мгновение это уже дракон, а вот занесенный для удара кулак. Дождя еще нет, но его появление неотвратимо, пока лишь мелкие капли кружат в разреженном воздухе, не успевая долететь до земли, подхваченные могучими порывами. Кажется, что громадные тучи лишь выжидают, чтобы низвергнуть на берег неиссякаемые потоки, как только придет время.
На воде нет лодок. Они у причала по всему островному побережью, привязаны так крепко, что почти не качаются, только вздрагивают, как от удара, гулко, тревожно. Никто не осмеливается выйти на них в шторм, хоть белый луч маяка на мысе Снейфелл и светит ровно, простирая огонь в непроглядную тьму, водя по обозримой поверхности, следуя своему назначению – указывать путь, направлять. Его свет уверенный, ему не страшна мгла и бушующая непогода, он прорезает насквозь и крошит иссиня-черный воздух на лоскуты.
Люди на Острове готовы к буре: окна закрыты, машины загнаны в гаражи, заперты двери, тентами покрыты огороды и палисадники. Все, что можно было спрятать, – спрятано, все, кто хотел укрыться, – в безопасности. В окнах домов горит свет, люди чувствуют уверенность и спокойствие, здесь они могут защититься от стихии.
Дом на холме тоже готов к буре. Он бесстрашно подставил каменную стену в сторону надвигающейся стихии, и его обитатели не сомневаются в том, что и в этот раз он выстоит, как выстаивал много десятилетий до этого. В те времена строили на глубоком фундаменте из глобигеринового ила, в котором кальций перемешан с осколками древних обитателей: раковин и планктона. Опора для дома – важнее самого дома, так тогда считали. К строительству относились с уважением, а на жизнь смотрели с запасом. Дом для себя, крепкий фундамент – для потомков.
И все же на дом воздействовала неведомая сила. Многолетние поверхностные разрушения, вызванные постоянной близостью с водой, наложили отпечаток на срок его жизни. Счет теперь шел на часы. И хоть с виду дом держался крепко, под его основанием уже происходили необратимые изменения, не заметные глазу, но ожидающие решающего удара стихии, которая перечеркнет ход плавно бегущей в доме жизни.
В окнах светло. В гостиной – семья из трех человек. Мать и дочь, не больше четырнадцати, а в кресле – отец. На подставке приветливо мигает телевизор, семья смотрит на экран, пестрые огни наполняют комнату разноцветными бликами, отчего сверкающие разряды молнии заметны, только если повернуть голову к окну. Громыхает совсем рядом, тьма и шум ветра сплелись в устрашающую силу, но она не способна проникнуть в дом, только ударяется в бессильной ярости о стены и, проникая через щели, тихонько подвывает.
Через несколько минут к этому шуму прибавляется новый. Наконец пошел дождь. Сначала тихо забарабанил по крыше, а потом усилился и превратился в нарастающий гул, забил в окна, заколотил по траве, разросшейся по долине за сочную и солнечную весну, приминая, расплющивая, превращая землю в кашу. Теперь дождь грохочет что есть силы, и члены семьи удивленно переглядываются. Мать качает головой, шум мешает ей. Она берет в руки пульт от телевизора, но вместо того, чтобы прибавить звук, убирает его совсем, потому что слышит странный рокот. Небо извергает потоки воды, они стекают по крыше, словно дом омывает вертикально бегущая река, водопад, пришедший с неба. Отец снимает очки и приподнимается с кресла, чтобы пойти и проверить. Но мать делает упреждающий жест и встает сама.
Отложив плед и пульт, она подходит к окну. Прижимается лицом к стеклу, потом прислоняет к вискам руки, чтобы разглядеть что-то снаружи, но это не помогает – за окном сплошная чернота, даже луч маяка пропал из виду, разлетелся на миллионы брызг, превратившись в столп рассеянного по морю сияния. Женщина что-то произносит, двое других слушают и провожают ее взглядом, когда она решает переместиться на кухню, пристроенную небольшим выступом от основного строения. Там есть большое окно, из которого виден ее палисадник. Виден в обычный день, но не сейчас. Сейчас вместо ярких цветов – глухой покров, наброшенный на опоры брезент. Она знает, что под ним трепещут тонкие, почти прозрачные белые лепестки в мелкую незаметную глазу сеточку. Нарциссы, ее любимые цветы. Что с того, что их именем называют влюбленных в себя, не их вина, что они так красивы. Будь она так же красива, она бы тоже любовалась собой, но она из тех людей, кто восхищается красотой других и бережет ее. Женщина встревоженно поджимает губы. Она заметила в свете качающегося на ветру фонаря и сквозь стену непроглядного дождя, что один кусок брезента сорвался со своей опоры и задрался кверху, хлопая, как выломанное вороново крыло.
Женщина раздумывает, смотрит на небо, на стену дождя, разделяющую безопасное пространство кухни и палисадник, словно под обстрелом из косых и прямых струй дождя. Она медлит и решает было вернуться в гостиную, где ее ждут. Но, выкрикнув что-то успокаивающее, все же идет в коридор, где на вешалке висят водостойкие накидки – не пластиковая туристическая бутафория, а настоящие, из цельной резины, тяжелые, пахнущие автомобильными шинами плащи. Человеческие палатки. Для тех, кто знает толк в дожде.
Она снимает один, насыщенного желтого цвета, и, набросив капюшон, ступает на крыльцо. Пригибаясь, прячась от хлестких ударов стихии, женщина торопится к палисаднику, семенит в высоких резиновых сапогах, чтобы не упасть на скользких от мха и воды досках. Держится за стену, козырек над головой едва защищает ее. Она продолжает двигаться и огибает угол. Теперь ей нужно спуститься по неровным ступеням природного происхождения – кусок породы из-за подмытого основания когда-то давно осел на пару метров, да там и остался.
Женщина спускается и, пройдя вперед, участливо склоняется к палисаднику. Теперь она видит масштаб повреждений: кольцо в брезенте выломано, рваная дыра осталась на том месте, где раньше было ровное отверстие – ветер вырвал его с корнем. Страшно подумать, что он сделал бы, добравшись до нарциссов. Она не стала проверять и заглядывать под опоры, понадеялась, что сможет прикрепить кусок брезента своими силами. Справа от нее лежит груда камней, оставшихся от ограды. Несколько десятков она использовала, а эти не пригодились.
Она выбирает самый тяжелый и, присев на корточки, чтобы не повредить спину, приподнимает и тащит его в сторону палисадника. Она едва успевает придержать ногой брезент и привалить его камнем, как вдруг вскрикивает, услышав грохот. Она видит, как ограда за палисадником, та, что собрана из камней, которые они с мужем искали по всей долине, сначала качнулась, а потом стала оседать прямо на глазах. И вдруг исчезла. Не куда-то, а вниз, в пучину, в обрыв высотой в несколько футов. В пустоту, которой даже отсюда не видно. Женщина снова вскрикивает, слыша нарастающий гул и удары воды, она понимает, что этот шум непривычен – вода всегда была рядом, но теперь волны ударяют так
