дневника подруги хранится у меня уже много лет, кроме самой Фрейи и меня об этом никому не известно. Но в таком случае, если Генри Мэтьюзу об этом рассказала не я, то остается лишь одно: ему рассказала об этом сама Фрейя.
Я бросилась к куртке и достала карточку, на которой стоял номер Генри Мэтьюза. Непослушными пальцами вбила его номер и дождалась, пока он ответит. В этот поздний час он все еще был на работе. Он ждал меня.
За окном кружили и мягко опадали снежинки. На небе сквозь серые громады облаков проступили сияющие кристаллы звезд. В снежной пыли едва угадывались крыши соседних домов. Остров спит, укрытый первым снегом, и его дыхание до головокружения неслышно колышет землю.
Я драгоценный сосуд, который несет в себе правду. Я иду вперед по знакомым, но пустым и обезлюдевшим в этот час улицам, чутко прислушиваясь, как двигаются кроны деревьев, переливаясь всеми оттенками серого и лилового. Я должна огранить мое знание, насытиться им, чтобы оно прошло через меня, ожило, заговорило. Я должна прожить его и только потом смогу передать дальше. Мне нужно туда, где все это началось. Я нащупала в кармане ключ. Если верить Генри, и это вправду возвращение, то я должна вернуться туда.
Но время еще не пришло, я хочу побыть в этом царстве тишины, в которой мысли начинают прорастать.
До рассвета еще есть время.
Темные окна провожали меня. Засыпанная белым улица, запертые двери и пустая мостовая, одинокие фонари, отсчитывающие ход, – словно фрагмент сновидения. Ноги болели от ходьбы, но я не замечала призывов тела остановиться.
Улица пуста. Люди спят. Их не мучают призраки прошлого.
Десять лет. Десять лет я жила жизнью, поставленной на паузу, в ожидании чего? Одного дня? Одного раскаяния, одного объятия? Трискелион – треугольник, три ноги, три души, скрепленные причудливым изгибом, – убегающие и в то же время догоняющие друг друга, вечно рядом и вечно в недостижимости.
Фрейя. Светлый образ твой не покидает меня, твоя радость, твой смех, твоя горечь, твоя честность. Я была темнотой, но это твое светило обогревало мою жизнь. Ты умела любить и любила музыку не потому, что она украшает время. А потому, что ты сама – муза.
Ты там, откуда не доносятся звуки, – ни шороха, ни всплеска, упорхнула в будущее ли, в прошлое.
Я не рядом.
Я не рядом.
Летом море пенится. Летом рыба отплывает от берега, потому что в воде – движение ног, людская пена, голоса, жизнь закипает у берегов. Фрейя пропала, она пропала просто так, потому что ей захотелось, а может, захотелось кому-то, кто смотрел на нее слишком долго, кто не хотел слушать ее, не нашел в себе силы протянуть руку. Человек срывается со скалы, когда не видит протянутой ему руки.
Что, если Фрейя превратилась в туман и я не узнаю ее, что, если она мост над речкой шириной не больше метра, приливная волна на берегу с полосатым домиком. Фрейя – само имя твое, как вода, накатывает и убегает прочь, ускользает, когда я стараюсь разглядеть, ощупать, совладать. Ты оставила мне волосы, самое ценное, что было у тебя, свою силу, красоту, свое могущество. Что ты хотела сказать мне? Что ты прощаешься? Что ты больше не угрожаешь ни мне, ни себе? Или то, что ты хочешь начать все сначала?
Сейчас зима, улицы холодны, но я иду вперед, потому что ты оставила мне след, и я двигаюсь по нему, хотя потеряла остроту нюха, стала бесполезной, бреду, как старая лиса, по улице. Я исчерпала свой ресурс, изнемогаю под грузом прошлого, больше не осталось звезд, к которым можно обратить взгляд, кто-то погасил их, а может, они погасли по собственному желанию, потому что устали. Я слышу и спрашиваю себя: для чего ты появилась? Если я пойму это, я узнаю, куда ты пропала.
Я замедлила шаг, и ход мыслей тоже замедлился. «Посмотри на него», – шепчешь ты. Мы стоим в гаражном ангаре, вспышки фотокамер, Дилан дает интервью. Его черные глаза в мелкой сетке красных черточек, он проехал несколько кругов по сёркиту – наверное, люди для него сейчас статичны, как фотографии, в его мыслях все еще движение, тело хранит пластичность трассы, силой воли удерживается на одном месте. Он не устал, не изможден, в его лице читаются ветер и свист резины, поворот, байк в наклоне, колено касается земли, поцелуй на скорости двести километров в час. Это не убило его. Он вернулся, и он здесь. Смотрит на тебя, тянет руку к волосам, ради этого золота он выжил. Тот, кому ты отдала любовь. Или просто использовала мою. Перевела на понятный ему язык.
Что ж, нечто должно быть исходным.
Твое лицо выражает восторг – ты любишь мотоциклы. Таких называют фанатками. Сумасшедшие девчонки, готовые на все, чтобы прикоснуться к спортсменам, поймать мелькнувшую улыбку, замедлить скорость. Я тоже была такой. Но тебе удалось преобразить то, что я не сумела. Дилан притормозил. Он заметил твои глаза. Он не сможет больше упорхнуть. Теперь ты навсегда останешься для него последней любовью.
Я и вправду не знаю тебя. Но любовь не нуждается в знании. Я тоскую о тебе, даже понимая, как запутаны тропы твоей души, что твое сердце билось в ином ритме с моим. Это не страшно. Я должна была предугадать, что ошибусь в самом начале. Что стану искать кого-то, кого помнила, а не того, кем ты стала. Я приехала слишком поздно. Люди позабыли тебя, они продолжают жить так, словно тебя не существовало. Ты бы удивилась тому, как могущественна жизнь, она вытесняет любые воспоминания, любых, даже самых прекрасных людей.
Ты бы удивилась, если бы поняла, как я хочу найти тебя. Словно только мне нужно сказать тебе нечто важное. Как будто ты оставила след лишь во мне.
Мне нужна тишина, чтобы услышать твой зов, потому что я знаю, ты шлешь его мне. Я не могу сейчас думать об утре, для меня его не существует, как не существует того, что оно принесет: пение птиц, рассветные лучи, новое обещание. Это все не для меня. Я углубляюсь в темноту, в ночь, я настойчива, закручиваюсь по спирали, ухожу вглубь себя, где спрятаны ответы.
Горизонт ночной, бездонный. Позади меня, как воспоминание, свет.
Шорох шин, тихий ход железной коробки, которая несет кого-то живого, кого-то, кому нужна я.
Этот кто-то спугивает тебя во мне.
Тающий остров
Буря уже близко.
Черное небо надвигается на Остров, в нем клубятся сероватые тучи, устрашающие и прекрасные. Грозовые разряды простреливают насквозь, и всякий раз эти гигантские вспышки напоминают взрыв. И тут же вниз летят сверкающие стрелы. Они бьют в морскую синеву, проникая на несколько метров вглубь, и от этих ударов море на мгновение вспыхивает, замирает, а потом, спохватившись, продолжает бушевать, закручивая волны в бараний рог. Несколько рыб всплывают брюхом кверху, смерть пришла к ним с неба, о существовании которого они даже не догадывались.
Волны становятся выше, они мечутся то в одну, то в другую сторону, растревоженные, взволнованные, потерявшие ориентиры. Берегов, к которым они направлялись, не видно, и они застигнуты врасплох, ослеплены. Взмывая вверх, они сталкиваются
