переменилось, она приняла эту ситуацию, я уверен в этом, потому что она решила расстаться с Диланом, отпустить его. Она сказала, что не должна удерживать его, раз не может дать ему того, чего он так жаждет, что она совершила ошибку и теперь должна заплатить за нее. Она сказала, что между ними все кончено и что он свободен. А он психанул, вышел из дома, сел на мотоцикл… Вечером прошел дождь, ночью еще стояли лужи. Я не думаю, что он хотел причинить себе вред, ведь он надел шлем, и скорость была не такой большой, но это был его конец.
Я потрясла головой:
– Она любила его больше, чем возможно полюбить другого человека, и должна была отпустить его только для того, чтобы он вернулся. Это бы скрепило их союз лучше любой ссоры, любого признания. Она должна была удостовериться.
– В чем?
– В том, что он принял правила игры, принял то, кем она стала, что он не потребует того, чего она не могла ему дать. Это доказало бы, что он любит ее так же, как и она его. Он просто не успел этого сделать, принял всерьез ее решение, как любой мужчина, посчитал ее слова окончательными, думал, что она действительно имеет в виду то, что говорит…
– Я приходил к ней в тот день. Она сказала, что Дилан уехал посреди ночи, и просила меня найти его. Она не знала, что он был уже мертв. Уже потом, после похорон, она понемногу стала приходить в себя, смирилась, а спустя время возобновила учебу, пошла работать в школу. К моменту, когда она вышла замуж за Лео, никто из нас больше не вспоминал о той трагедии. Все это, кажется, осталось в прошлой жизни.
Я прислонила ко лбу остывающую бутылку. Джош не прав. Он не знает свою сестру. Она не примирилась. Фрейя не сумела бы выкарабкаться с того дна, куда погрузила ее смерть Дилана. Это была лишь передышка, обманчивое пробуждение перед осознанием – вязким, тягучим кошмаром, в котором привычные вещи искажаются, превращаясь в пугающие декорации. Все, что было после, не было исцелением, это было продолжением падения, удушающей воронкой, исход которой – быть погребенной заживо под гнетом вины и бессилия. Ощутить себя ответственным за чью-то жизнь, за чью-то смерть – как приглашение побыть в его шкуре, его прощальный подарок, чтобы лучше понимать… Я никогда не могла представить его старцем. А Фрейя могла, думала, что мысли материализуют желания, что вера поможет преодолеть то, что предначертано. Бедняжка. На нем стояла печать смерти, только Фрейя не догадывалась об этом, хоть и видела ее каждый раз, когда ложилась с ним в одну постель. Он давно заключил союз с мертвыми. Лицо белокурой девушки несло в себе пропуск на тот свет.
– Какой ты меня помнишь Джош? – Я обернулась к нему, стряхивая воспоминания.
– Задумчивой. Ты всегда витала в облаках, мне трудно было поймать твой взгляд. И ты мало улыбалась.
– Разве? Мне казалось иначе. Дилан тоже почти не улыбался. В первый раз я увидела его улыбку в замке Пил, когда к нам подошла Фрейя. Мне кажется, именно тогда все у них и началось, в то мгновение моя роль в наших отношениях была предопределена.
– Ты жалела, что познакомила их?
– Я уже простила их.
– А себя? Ты ведь уехала из-за них, отказалась от дома, от своей жизни, наверняка у тебя были мечты.
– Разве есть люди, у которых их нет? У меня был шанс передумать, но я не воспользовалась им. Пожалуйста, не думай, что у меня не было выбора.
– Я так долго ждал, – неопределенно произнес он.
– Ждал? Чего ты ждал, Джош? – Я помотала головой.
– Ждал, что появится кто-то, кому будет не все равно, что случилось с моей сестрой.
– Я тоже удивлена, что таких людей не так уж и много. – Я горько улыбнулась, чтобы мои слова не прозвучали упреком. – Кажется, остались только ты и я, остальные же – просто живут так, словно ничего не случилось.
– Хорошо, но что будет потом?
– Когда потом?
– Ты же здесь не навсегда. Когда ты уедешь с острова обратно в Лондон, тоже станешь жить, словно ничего не случилось?
– Что ж. Однажды мне это уже удалось.
* * *
Часы показывали восемь вечера. Я разглядывала тетради, которые дал мне Джош. Из одной выпала страничка из дневника Фрейи. Я взяла ее в руки и села ближе под свет светильника. «…Где-то там есть город, а может, маленькое поселение. Я вижу его во сне, в этом городе никогда не наступает ночь. Я жду ее, но солнце там такое яркое, что, даже когда оно заходит за горизонт, его лучи продолжают греть. Жители этого города всегда счастливы. Там всегда тепло…»
Однажды Фрейя рассказала мне о городе, который видела во сне. Я помню, как тревожил ее этот сон, волновал своей правдоподобностью. «Мне кажется, когда-то я жила в том городе, – говорила она. – Жила среди всех этих добрых, улыбчивых людей и покинула их, а они до сих пор ждут меня». Фрейя помнила все детали этого фантомного места, каждый закоулок, каждый камень его мощеных улиц, пышный цвет тропической растительности, загорелые, почти племенные лица. «Ты не могла жить там», – смеялась я, потому что не верила в реинкарнации, и Фрейя замолкала, обиженная тем, что я не принимаю ее всерьез. «Не могла, но могла бы», – недовольно фыркала она, словно я могла своим скепсисом помешать ее фантазиям воплотиться. Кажется, ей хотелось когда-нибудь оказаться в том странном, отчего-то кажущемся ей родным городе, но потом она и вовсе перестала рассказывать мне об этом месте, а может, перестала видеть его во сне.
Я не заметила, как сон подкрался ко мне и веки отяжелели. Усталость придавила меня к постели тяжелым покрывалом, и я не стала противиться, закрыв глаза и позволяя теплу растаять в кончиках пальцев на ногах.
Спала ли я, а может, грезила наяву, но я ощутила скорее, чем увидела, как дверь в мою комнату отворилась, и в образовавшийся просвет просочилось нечто, похожее на неясный силуэт, облаченный в белое. Он медленно надвигался на меня, паря над полом, то исчезая, то проявляясь вновь с пугающей настойчивостью. Длинные светлые волосы, рассыпанные по плечам, опутали меня, когда девушка склонилась над постелью, неясное свечение и призрачность образа обездвижили меня, и сквозь холод, исходящий от размытой фигуры, как ни старалась, я не могла различить ее лица. И тут звонкий шепот, похожий на искристый смех, раздался возле моего уха, голос, от которого у меня зашлось сердце, звук, разбегающийся лунными лучами по комнате. Тонкая рука потянулась ко мне, словно призрачная фигура тоже не могла до конца узнать меня.
Я вскочила на постели.
«Город, в котором никогда не наступает ночь» – где я уже слышала эти слова? С гулко ухающим сердцем я принялась лихорадочно перебирать воспоминания за несколько последних дней. И вот оно, нашлось, почти сразу, как странно, что я не связала одно с другим тотчас, как услышала. Конюшня, Соня с поврежденной лодыжкой, Генри Мэтьюз провожает меня под сгущающимися грозовыми облаками. Но он никак не мог знать об этом сне, о городе, полном тепла и любви, о том, как мечтала Фрейя вернуться в него. Фрагмент
