совсем не звонкий. – Там девчонок с пятого класса учат, куда идти. А тут… Знаешь, что сказала мой терапевт? По закону ей придется сделать пометку о том, что я беременна, но она дала слово, что пометку об аборте делать не будет. Только напишет, что я
теперь не беременна. У меня в медицинской карте будет стоять только две записи: была беременна и больше не беременна. Словно я пошутила. Как будто в этом все дело. Как будто дело в аборте.
– Ты права, дело не в нем. Не только в нем.
– Ты еще злишься на меня. На нас.
– Нет, все в порядке.
– Вижу, что злишься. Но ты имеешь право. Я бы тоже злилась. Я и злюсь. Только на себя. Мы обе злимся на меня. Даже здесь нам нравится одно и то же, представь себе.
– Почему ты не предохранялась. Бог мой, что может быть проще? – восклицаю я, словно еще можно что-то исправить или как будто мои слова могли бы обратить процесс вспять. Я чувствую, что, спросив об этом, как будто прибавляю в возрасте лет эдак двадцать. Она читает мои мысли и разводит руками.
– Какая теперь разница.
Мы молчим. Внизу в городе кипит жизнь, но в нашем воздухе теперь витает только этот глупый вопрос. И запах кокоса. И джина. И горечи. И правда, какая теперь разница. Я еще раз лезу в карман и снова трогаю билет, его уверенная шероховатость успокаивает меня. Он как будто придает мне силы пережить все это. Эти дни до отъезда. Я купила этот билет сегодня, как только узнала от Фрейи новость. Пошла на станцию, протянула деньги, и мне дали билет на паром, даже не спросив про обратный. Видимо, мое лицо и было ответом.
– Ты пойдешь со мной?
– Как хочешь. – Я пожала плечами.
– Хочу, конечно.
– Хорошо, я буду там, когда ты уснешь, и когда проснешься, тоже.
– Здорово. Потому что, когда я проснусь, я уже точно буду одна. Понимаешь? Туда – не одна, а обратно – одна. Я вернусь пустой. Но, наверное, так нельзя говорить, так думать о ребенке, ведь до него я не была пустой, с чего мне быть пустой после. Он просто побыл там немного, и все. Пожил пару недель, как будто снял комнату ненадолго и съехал. Ведь когда жильцы съезжают с квартиры, в ней все равно кто-то поселяется, только спустя время, но все же поселяется, понимаешь? Он вернется, когда придет время, ведь так? Скажи, Эмма, ведь он вернется?
– Не сомневайся, если уже все решила. Так будет только хуже.
– Я не решила. Я решаю.
– И не думай о нем так. О ребенке, я имею в виду. Не думай так, словно он обязан родиться.
– Я стараюсь. Но у меня не получается. Он ведь внутри. Как можно не думать о том, что у тебя внутри? – Она погладила плоский живот, и я проследила за ее рукой: это движение почему-то очень шло ей. К тому же у нее хорошо получалось изображать задумчивость: прищур глаз, эта печаль в уголках губ, она, кажется, даже не искала моего сочувствия. На ее стороне любовь – защита от любых нападок, непробиваемая броня, надетая на них двоих. Теперь уже троих.
Мне хотелось что-то сказать, но я ничего не ощущала. Хотя должна была. На худой конец, подумать о том, от кого мы планируем избавиться – девочки или мальчика. Кто понесет это наказание за беспечность – сын Дилана или его дочь.
– Ты скажешь ему?
– Врачиха сказала, что мне придется ехать в Ливерпуль для процедуры. Здесь это запрещено законом. Через полгода мне будет восемнадцать, но через полгода ребенок уже слишком разрастется.
– Где ты возьмешь деньги?
Фрейя стиснула зубы.
– Я немного скопила. Должно хватить. Не знаю, сколько это стоит, должно быть, целое состояние. Терапевт дала адрес и направление… Я бы взяла деньги у Дилана, но тогда мне придется объяснять, а я не смогу объяснить… – Она запнулась.
– Ты думаешь, он не будет рад?
– Это еще можно пережить. Но если он станет притворяться, что рад, я не смогу это вынести. Мне кажется, я надоела ему.
– Не нужно продолжать, – остановила ее я. – Пожалуйста.
– Не бойся, я не стану говорить, что он все еще тебя любит. Просто он такой сложный. Иногда закрывается от меня в комнате и не пускает несколько часов. Я пробовала стучаться, он не отвечает. Я не знаю, что он там делает, о чем думает, но явно не обо мне.
– Ты на нее похожа. Он говорил тебе?
– На кого?
– Неважно. Так ты хочешь оставить ребенка?
– Я не могу оставить его, Эмма! – выпалила она, из глаз брызнули слезы. – Я не могу стать матерью, только закончив школу. У меня столько планов! Ты же должна понимать, ведь у тебя этот проект, или что ты там задумала, представь себе, что тебе пришлось бы бросить его сейчас! Я не готова к такому. К тому же Дилан сказал, что мы можем переехать в Каслтаун, он бы тренировался, а я, не знаю, училась бы в колледже – господи, Эмма, мне же сначала нужно получить образование! Если я рожу сейчас, как смогу содержать ребенка?
– Ты должна сказать Дилану. Не сейчас, конечно, а когда остынешь, выспишься, когда точно решишь. Но что бы ты ни решила, ты должна сказать.
Щеки горели, и я прижала к ним горячие ладони. Облегчения не наступило, пальцы предательски дрожали. Фрейя снова глотнула из бутылки и убрала волосы за ухо. А потом что-то снова пришло ей в голову, и она вздрогнула всем телом.
– А что, если он будет мне сниться?
– Кто, Дилан?
– Нет, ребенок. – Она посмотрела на меня с ужасом. На прикушенной губе проступила капелька крови. – Я слышала, что они потом приходят во сне, ничего не говорят, только смотрят.
– Не говори ерунды.
– Мне говорили, что они даже растут во сне. Сначала ты видишь малыша, а потом он становится старше и продолжает приходить к тебе уже взрослым.
– Девять недель – это еще не ребенок. Ребенком его может сделать только время. Ты просто заберешь у него время. Не жизнь, а только время. Вот и все.
– Ты так думаешь?
– Конечно. Это всего лишь ошибка. Не кори себя. Помнишь, как говорила миссис Джилл?
– Люби свою судьбу.
– Точно. – Я улыбнулась. Она улыбнулась в ответ и примирительно припала на мое плечо.
– Все закончится быстро, – сказала я и обняла ее. Острые плечи виновато задрожали у меня под пальцами.
– Правда?
– Правда.
Левая рука в моем кармане снова нащупала билет. Солнце село, и по ногам побежала прохлада. Я поежилась и, стараясь не потревожить Фрейю, которая, вымотавшись вконец, уснула на моих коленях, завела руку под лавку и вытащила из рюкзака теплую кофту на замке. Нацепила ее и застегнула ворот до самого подбородка.
«Все закончится быстро. Это правда. Но меня уже здесь не будет».
* * *
Через неделю Фрейя позвонила мне. В Ливерпуле ее ждали в небольшой частной клинике, специализирующейся на подростковых абортах. Они гарантировали анонимность, для проведения процедуры не требовалось ни присутствие родителей, ни их письменное заверение. Голос Фрейи звучал безжизненно, когда она пересказывала мне слова врача.
– …Она сказала, что я не буду одна в любом случае. Там много девочек, которые попали в такую же ситуацию. Дело там поставлено на поток.
