Из числа господ, собравшихся у Николаши, двое были игроки записные, художники в своем ремесле, несколько раз проигрывавшие все состояние и возвращавшие его с лихвою. Один принадлежал к расчетливым игрокам. Остальные два не отличались страстью к банку; но, проиграв в последнее время довольно много, хотели отыграться и, как водится, все более и более проигрывали. Николаше везло неимоверное счастие. В комнате было совершенно тихо; только по временам слышался голос банкомета, называвшего карту с прибавлением «убита!», затем бряцание червонцев, переходивших к нему.
Изредка возвышался голос понтера словами —«извольте посмотреть, дана!» и ответ — «вижу!». Тут опять бряцание червонцев. Изредка тот или другой игрок спрашивал у слуги сигару,—и ничего более, ни одного неприятного выражения.
Около полуночи послышались шаги и звук шпор, У дверей спрашивали?
— Николай Петрович здесь живет?
— Здесь. Его нет дома,—отвечал слуга,
— Врешь! —грубо возразил голос,— Проходя через галерею, я видел в окнах огни.
— Все равно, дома нет. Не приказано принимать.
— Как не приказано! — говорил голос, возвышаясь.— Он звал меня на вечер.—И шпоры послышались ближе.
— Не извольте входить,— возразил слуга, хватаясь за замок.
— Пошел прочь!—заревел голос.—Или я тебя побью! Разве не знаешь меня? Я Грушницкий, Ты не слыхал обо мне?.. А! Не слыхивал?
— Нет-с, не слыхивал, да и не видывал еще господ, которые бы подобно вам силились войти, когда их не пускают.
_ — О, этому я верю,—отвечал голос, смягчаясь. Другого Грушницкого не было, нет, и не будет! Да, брат!.. Поди-ка доложи, по крайней мере, барину, что я желаю его видеть.
Человек пошел. Николаша, поморщась, отвечал:
— Пускай его идет!
Адъютант вошел. Увидев золото и ассигнации, глаза его засверкали.
— Добрый вечер, Пустогородов! Я только что из-за стола, славно поужинал! Вообрази, твой человек не хотел меня впустить!
— Да, я слышал шум!— возразил Николаша.—Но человек прав: ему не велено принимать никого. Да что у тебя за манера насильно вламываться?
— Помилуй, братец, мы так давно знакомы! Позволь пристать к банку.
— Понтерок нет, Грушницкий! Да что тебе за охота садиться за этот банк? С тобою, верно, нет денег; а я не позволяю ставить менее двадцати пяти червонцев.
— За понтерками я сейчас пошлю в буфет.
— Нет, Грушницкий, оставь, пожалуйста; мы скоро кончим.
Адъютант сел возле одного из игроков и начал рассуждать, корча знатока. С первого разу он посоветовал соседу поставить карту, уверяя, что она выиграет: карта проиграла в соника. Игрок с негодованием просил Грушницкого молчать. Адъютант несколько времени оставался в безмолвии; сосед его продолжал проигрывать. Грушницкий опять начал советовать... игрок не слушал; между тем адъютант отгадывал карты, присовокупляя каждый раз:
— Видите! Зачем меня не послушались!
Наконец он назвал шестерку; тот поставил ее, удвоив куш. По второму абцугу она была убита. Игрок в досаде бросил колоду карт и, вставая, сказал:
— Это несносно! Нельзя играть, когда так надоедают!
— Что это значит, вы так кидаете карты? — воскликнул Грушницкий.— Я могу принять это за оскорбление.
— Принимайте как хотите, мне все равно!— отвечал игрок.—Мы с вами незнакомы.
— Знаете, что я могу вас заставить раскаиваться в этих словах?
— Пожалуйста, Грушницкий,—сказал Николаша,—не заводи ссор с моими гостями; они никак не думали тебя здесь встретить.
— Зачем же они меня оскорбляют?
«— Никто тебя не оскорбляет.
— Полно сердиться, Пустогородов!
Адъютант, по-видимому, всегда строптивый, не мог теперь выйти из себя, потому что Николаша метал банк и, стало быть, отчего зависело позволить пристать к игре. Глаза Грушницкого со страстью устремлялись на деньги; в эту минуту он готов был многое перенести от банкомета.
Отставший игрок ходил по комнате, куря трубку. Грушницкий, обращаясь к нему, спросил:
— Вы не будете более играть?
— Нет.
Адъютант сел на его место, взял понтерки и просил Николашу позволить ему пристать к игре.
— Пожалуй,—отвечал с досадою Пустогородов,—но только не бью карты менее двадцати пяти червонцев и то чистыми деньгами.
Грушницкий вынул кошелек, отсчитал двадцать пять червонцев и поставил шестерку; она выиграла в сониках; он пустил ее на пароли... в нетерпении встал и стоя ждал, на какую сторону она ляжет. Шестерка опять выиграла. Он поставил семерку на пе и, в надежде, что сто пятьдесят червонцев присоединятся к его двадцати пяти, начал бесноваться, повторяя: «Вот сейчас выиграет!» Карты падали.., не было семерки. Грушницкий, ударяя кулаком по столу, бранил виновную. Тщетно Николаша представлял ему, что на столе стоят карты, идущие в пятьсот червонцев; он ничему не внимал. Наконец банкомет побил все; понтеры отказались на эту талию: оставалась одна карта Грушницкого. Тут Николаша начал, меча, открывать сторону понтера, а свою оставлять темною. Адъютант, кипя нетерпением, умолял вскрывать и другую сторону; но хладнокровный банкомет продолжал молча,- по-своему, Вдруг Грушницкий воскликнул в восторге:
— Ай да семерка!.. Выиграла! Пожалуй деньги.
— Позвольте! Может, еще и убита! — отвечал спокойно Николаша и начал поодиночке вскрывать карты, лежавшие крапом вверх на стороне банкомета. Семерка Грушницкого оказалась убитой.
Грушницкий оттолкнул деньги так, что несколько червонцев покатилось на пол; бросил с досадою колоду понтерок... Тут несколько карт полетело на игроков; потом схватил себя за волосы, произнес несколько ругательств на себя и стал ходить взад и вперед по комнате. Никто не обращал на него внимания. Игра все продолжалась. Грушницкий присел опять к столу и, немного погодя, сказала
— Сделай милость, Пустогородов, позволь поставить карту.
— Нет, не позволю.
— Пожалуйста, позволь! Ну, что тебе стоит?
— Не могу с тобою играть, ты себя вести не умеешь. Видишь, как мы всю ночь сидим тихо, без шума, без бешенства!
— Право, более сердиться не стану. Позволь, сделай одолжение, только отыграть свои двадцать пять червонцев, Можно? Скажи, сделай милость!
— Отстань ради бога, Грушницкий! Не мешай нам.
— Ну, хорогбо1 Дометывай талию, а там, воля твоя, я поставлю.
Между тем адъютант начал про себя ставить карты из своей понтерной колоды.., они выигрывали.
Талия сошла. Пустогородов позволил Грушницкому играть. Но тут встретилась новая беда: у него не было двадцати пяти червонцев. Он умолял, чтобы позволили ему поставить десять.
— Пожалуй,— сказал Николаша,— но если так, плие не будет, оно выигрывает мне, как в качаловском штосе.
— Согласен,— отвечал Грушницкий и поставил.
Карта выиграла. Он усиливал куш и получил уже сто червонцев. Тут он поставил на неё двести червонцев и проиграл; однако ж вынес эту неудачу довольно благопристойно для человека сумасбродного и не знающего приличий, приобретаемых только в кругу хорошего общества: а в нем он никогда не бывал.
Грушницкий продолжал играть на последние десять червонцев, оставшихся у него в кошельке. Несколько карт сряду выиграли; вне себя от радости он опять поставил на пе двести червонцев и долго ждал; наконец желаемая карта легла налево.
— Пустогородов, давай деньги! — воскликнул он в восторге.
Но Николаша, вскрывая карту на стороне банкомета, хладнокровно отвечал:
— Плие!., по нашему уговору, все равно, что убита!— и с этим словом взял деньги.
— Бездельник! Сущий бездельник! — воскликнул в бешенстве Грушницкий и пустил в Николашу колодою, которую держал в руке, потом ударил стулом о пол и разломал стул вдребезги. Все покинули игру. Николаша встал с места и, указывая на дверь, сказал:
— Господин Грушницкий, вот вам дорога! Извольте выйти вон, и чтобы ваша нога у меня некогда более не была.
— Да! Ты думаешь так дешево отделаться! — возразил адъютант, плача и смеясь от досады.—Обыграл меня бездельнически, оставил без копейки и еще выгоняет вон! Нет, брат, мы еще будем стреляться! Убьешь меня —слава богу! Не убьешь,— тогда меня возьмут под арест, осудят, разжалуют, но будут кормить. А теперь, кроме долгов, у меня ничего нет, не с чем выехать отсюда.
Александр, услышав шум, встал с постели и пришел к брату».
- Помилуй, Николаша! —сказал он, войдя,—что у тебя за шум? Ты забыл, что не один живешь в гостинице. Что за гадости!
— Что ж мне делать вот с этим?..— отвечал Николаша, указывая на Грушницкого.
— Зачем же его приглашал?
— Я не приглашал этого нахала, он - сам насильно вошел.
— Так выпроводи его.
- Я просил его выйти; не хочет, все буянит.
