class="p1">– Что ты имеешь в виду? – Она сурово посмотрела на меня.
– Я не могла сказать тебе раньше. Это было слишком опасно. – Я набрала в грудь воздуха. – Я помогала вывозить детей из приюта.
– Элиз, о чем ты говоришь? – Она прижала руку к щеке.
– Центр UGIF, дети из приюта. Иногда я передавала по одному, по два ребенка нашему passeur, и тот перевозил их дальше на юг, за границу.
Лишившись дара речи, она уставилась на меня широко распахнутыми глазами. Потом вытерла руки о фартук:
– Элиз! Ты с ума сошла? Ты подвергала всех нас опасности! И как же Изабель? Ты хотя бы о ней подумала?
– Конечно, подумала!
– Из-за тебя нас всех могли убить!
– Но ведь не убили? И мы спасли детские жизни. Я не могла тебе рассказать. Все шло своим чередом. Но потом Себастьян узнал, что за приютом следят. Для меня было слишком опасно отвозить детей к passeur, потому он и взялся помочь. Он вывез шестерых детей. Иначе их отправили бы в Дранси, и тогда…
Мама отвернулась от меня, пряча лицо в ладонях, ее плечи дрожали. Я обняла ее, но она отстранилась, как будто мое прикосновение обжигало.
– Почему ты мне не сказала? – закричала она, поворачиваясь ко мне. – Ты должна была рассказать мне!
– Тебе не нужно было этого знать. Я не могла тебе рассказать.
– Мне нужно было знать! Ради всего святого, я же твоя мать!
Да, мать, но порой мы были как чужие. Она бы не захотела знать, чем я занимаюсь. И, если бы узнала, остановила бы меня. Я не могла ей рассказать.
Париж, ноябрь 1944 года
Элиз
В одном мама была права: папа никогда не смирился бы с мыслью о том, что его дочь переспала с немцем, не говоря уже о том, чтобы родить от него ребенка. Мы не знали, когда официально закончится война и когда вернется отец, но я понимала, что должна уехать до его приезда. Это был единственный выход. И помочь мне в этом мог только один человек. Мсье Ле Бользек. Он был со мной с самого начала, когда я впервые встретила Себастьяна.
Обмотав бритую голову шарфом, я незаметно выскользнула из дома. Звякнул колокольчик на двери магазина, возвещая о моем приходе, навевая воспоминания о тех временах, когда я заставала там Себастьяна. Его отсутствие теперь как ножом резануло меня по сердцу.
– Элиз! – Мсье Ле Бользек взглянул на мою покрытую голову, прежде чем заключил меня в объятия и крепко прижал к себе. – Я как раз собирался закрываться, – прошептал он. – Покупателей стало меньше, чем до освобождения.
Оглядевшись вокруг, я убедилась в том, что в магазине никого нет. И все-таки подождала, пока он перевернет табличку надписью «Закрыто» наружу, после чего сняла с головы шарф. Мне хотелось увидеть реакцию мсье Ле Бользека на мою уродливую щетину, но он не дрогнул. И невозмутимо выдвинул для меня табуретку.
– Присаживайся. Я так беспокоился о тебе. Я заходил после… твоя мать все мне рассказала.
– Я не хотела никого видеть.
– Да. Конечно, понимаю. – Он помолчал. – Акции возмездия. – Он взял меня за руку.
– Жаль, что я не мог этому помешать.
– Вы бы ничего не смогли сделать.
– Наверное, ты права. Только навлек бы на себя еще больше неприятностей.
– Что вы имеете в виду? Какие еще неприятности?
– О, ничего особенного. Так, всякие колкости, вопросы вроде: «Где же сегодня ваш немецкий друг?»
– Что? Люди так говорят?
– Ну, Себастьян бывал здесь довольно часто. А людей хлебом не корми – дай только поговорить. Большинство знают, что я не был коллаборантом. Но другие… ты же знаешь, как это бывает. – Румянец залил его щеки. – Прости, я не хотел принижать твою трагедию, тем более после всего, что тебе пришлось пережить.
– А как насчет тех полицейских? Они приходили?
– Нет. Им, вероятно, хватило ума, и, полагаю, пока они залегли на дно. Ты была не единственной, кого они пытались запугать.
– Вам что-нибудь известно о Себастьяне? О той ночи, когда они пришли за ним? – с нетерпением спросила я.
– Нет. – Он покачал головой.
– Похоже, кто-то его выдал.
Он приподнял бровь:
– У тебя есть какие-нибудь идеи?
– Изабель проболталась своей лучшей подруге, что я встречаюсь с немцем.
– Бедняжка Изабель, она, должно быть, чувствует себя такой виноватой!
– Да, она винит себя, но я не уверена, что дело в ней. – Я поерзала на табуретке. – Мне надо выбраться отсюда.
Он сжал мою руку и пристально посмотрел на меня:
– Те, кто надругался над тобой, действовали противоправно. Они чувствовали себя бессильными, ущемленными, прожив четыре года под властью врага. Больше всего они злились на самих себя. Я ничего не оправдываю. То, что они совершили, не имеет оправданий. Непростительно. И недостойно нас. – Он сделал паузу. – Тебе не обязательно уезжать отсюда, все успокоится со временем. – Он почесал бакенбарды.
– И все-таки мне необходимо уехать, далеко-далеко. Пока отец не вернулся. – Я посмотрела на свой живот. – Я беременна. – Я подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
Его зрачки расширились, когда до него дошло:
– Mon Dieu! [95] – Он глотнул воздуха, пробежавшись рукой по затылку и шее. – Ты уверена?
Я встала, распахнула пальто и оглядела свой живот.
– Пока еще не видно. Но да, я уверена.
– Сколько месяцев?
– Думаю, около четырех. – Я помолчала. – У вас не найдется вина? – вдруг вырвалось у меня.
Не говоря ни слова, мсье Ле Бользек полез в шкафчик под кассой и достал бутылку красного. Он откупорил ее и налил вина в два заляпанных стакана. Я залпом осушила свой.
– Спасибо. – Напряжение немного спало, и я медленно выдохнула. – Я хочу сохранить ребенка. – В моем голосе звучала твердость.
Его кадык заходил ходуном.
– А твоя мать знает?
– Да. Но я не могу оставаться здесь, в Париже. Что будет, когда вернется мой отец?
Он снова сжал мою руку:
– Я понимаю.
– Вы можете мне помочь? – Я посмотрела ему в глаза. – Пожалуйста.
– Если ты действительно хочешь сохранить ребенка, мы найдем способ.
– Как?
Глубокая морщина пересекла его лоб, когда он с минуту изучал мое лицо, будто что-то обдумывая.
– Моя сестра, Суазик, – наконец заговорил он, – живет в Трегастеле, в Бретани. Он был освобожден незадолго до Парижа. Она могла бы приютить тебя. У нее небольшая ферма, всего несколько коров и немного земли. Я знаю, что ей не помешали бы лишние руки с тех пор, как… ее муж был убит в начале войны. – Он уставился в свой стакан с вином. – И
