— И опять вы правы, ваша светлость, — восторгалась Наталия. — Ах, как приятно вас слушать! Капитан Ахончев оскорблён, он должен вызвать графа Герберта на дуэль и убить его. И тогда, капитан, я отдам вам моё сердце, а убитого вашего врага буду топтать ногами!
— Сударыня, у меня есть невеста.
— Я самая красивая и самая богатая невеста в Сербии. Я царской крови. А кто ваша невеста?
— Вы знаете её. Это графиня Развозовская.
— Да, она красивее меня и богаче. Значит, вы не будете драться с графом Гербертом? Какая я несчастная! — Девушка заплакала.
— Сударыня, — сказал Горчаков, — разрешите мне успокоить вас. Капитан-лейтенант Ахончев будет драться.
— Тогда, ваша светлость, вы должны устроить так, чтобы я обязательно присутствовала на дуэли.
— Да, да. Я приготовлю вам билет в первом ряду.
— А где это будет происходить?
— На площади, перед Зимним дворцом. Я пришлю вам билеты. До свидания, сударыня, Капитан-лейтенант несколько задержится у меня, а вы при вашей решимости совершенно безопасно можете передвигаться по Берлину.
— Я никого не боюсь. Спасибо за внимание, ваша светлость. До свидания, капитан. Вы убьёте графа Герберта, я уверена!..
Наталия ушла.
Горчаков подождал, пока двери закрылись:
— Приятно, что славянские народы входят в среду европейских, но если они всюду будут входить с таким же шумом, как эта девица, то Европе придётся поохать. Садитесь, голубчик. Итак, вы в неё влюблены? Но ведь она помимо всего прочего совершенно невежественна, она не знает, что такое Зимний дворец!
— Я, ваша светлость, не влюблён. А она не столь невежественна, она взволновалась и не поняла вашей шутки.
— Шутки? Мне сейчас не до шуток, господин офицер. Сейчас вы поедете к себе и подумаете, каких секундантов послать к графу Герберту.
— Но, ваша светлость…
— Вы, я знаю, прекрасно бьётесь на шпагах, а того лучше стреляете?
— Если бы не умел биться на шпагах и не отличал бы курка от дула, я и тогда б не боялся дуэли, ваша светлость. Я опасаюсь, как вы изволили заметить, дипломатических осложнений.
— О, в Берлине столько дуэлей. Немцы их не замечают.
— Но, ваша светлость, если я убью сына Бисмарка?
— У него их много. До свидания, капитан-лейтенант.
Как только Ахончев покинул кабинет, тотчас же растворились двери в гостиную, и поспешно вошли Развозовская и Ахончева.
— Какой смелый офицер! Как предан России и славянству. Его слова заставляют меня передумать моё решение о невозвращении в Россию.
— Покойный мой муж относился, я вижу, к своему сыну пристрастно. Я должна исправить ошибку своего мужа и воспользоваться правами второй матери. Во-первых, он не должен драться на дуэли, ваша светлость…
— Простите, Ирина Ивановна, — перебила Развозовская, — он, разумеется, не должен драться, но какая же вы ему мать?! Он старше вас! Я ему невеста, и именно я должна заботиться о нём. Признаюсь, я не понимала его…
Вошёл слуга и объявил:
— Их светлость, лорд Биконсфильд.
Горчаков обрадовался:
— Приехал? Проси скорей, Да вот что, Лаврентий. Если я тебя крикну два раза: «Лаврентий, Лаврентий», ты не приходи. Приготовь чай. Карту, Нина Юлиановна.
— Какую карту, ваша светлость?
— Карту, которую я вам велел начертить. Да что с вами, сударыня? Ах, понимаю, с вами молодость и любовь…
Развозовская вспыхнула:
— Какая любовь?
— У кого любовь? — вспыхнула и Ахончева.
Горчаков будто не обратил внимания:
— О любви поговорим попозже, а сейчас — карту и прошу вас обождать в гостиной. Не думаю, чтоб лорд Биконсфильд долго задержался у меня.
Развозовская и Ахончева передали ему карту и последовали в соседнюю комнату, а старик закутал ноги пледом, устроился поудобнее и заглянул в карту.
— Превосходно, превосходно! — решил он. — Черта твёрдая, как императорской рукой проведённая. — Потянулся к столу, выдвинул ящик, достал печать, притиснул её к бумаге и положил возле себя карту, а печать убрал.
Только успел он это сделать, как вошёл лорд Биконсфильд, высокий, худой, несколько согбенный. Прядь волос падала вечно на вялое его лицо. Стёклышко блистало в его левом глазу. Поношенный фрак, впрочем, не лоснился, а был, как бы сказать-то, будто бы чуть ветх. Возможно, это происходило и оттого, что у владельца его и носителя была привычка, разговаривая, всовывать руки в задние карманы фрака и помахивать фалдочками в разные стороны. Сейчас же руки лорда были заняты, он держал в обеих крошечный букет подснежников.
Горчаков встретил гостя радушно:
— Дорогой сэр! Биконсфильд! Я безумно счастлив, что вы посетили берлогу умирающего русского медведя, Боже мой! Эти цветы мне? Любимые вами подснежники! И в это время года?! — Старик принял букет из рук гостя и принялся пристально, нарочито громко нюхать. — Амброзия!
Биконсфильд довольно произнёс:
— Учёный немецкий садовод с большим трудом вывел их к моему отъезду, князь. Узнав о вашей болезни, я решил поднести их вам, ваша светлость.
— Миллион, миллион благодарностей, сэр Биконсфильд. Но что я слышу? Вы уезжаете? У вас заболел кто-нибудь в Лондоне?
— Нет, уезжает вся наша делегация. Разве вы об этом не знаете, князь?
— Я никого, кроме врачей, не принимаю. А что случилось?
— Наши враги опубликовали майский наш меморандум. Министр иностранных дел подаёт в отставку. Правительство, вынужденное общественным мнением, пересматривает вопрос о передаче Бессарабии и Батума.
— Но вы должны разъяснить общественному мнению Англии, что Бессарабия незаконно отторгнута от России в 1856 году, а Батум — грузинский город.
— Это так, но вы сами, сэр, толкаете английское общественное мнение на дурные мысли о вас.
— Я, дорогой сэр Биконсфильд?
— Именно вы, князь. Разрешите быть откровенным? Только что Бисмарк вручил мне секретную телеграмму одного дипломата о согласии его на посылку к границам Индии армии в двести тысяч штыков. Я был возмущён. Рука моя совсем было протянулась, но в это время…
— Вы увидали глаза Бисмарка? — подхватил Горчаков.
— Откуда вы это знаете, князь?
— Привычка. Я много раз видел в глазах Бисмарка страстное желание войны с Россией — только чужими руками. Итак, вы, дорогой сэр, увидали это желание, и вам стало страшно?
— Именно, мне стало страшно! Я подумал: «А не обманывает ли меня Бисмарк? Не сам ли он сочинил эту телеграмму?»
— Нет. Телеграмму послал я.
Биконсфильд встал:
— Князь! Это — война?
— Наоборот, сэр. Прочный мир и, надеюсь, когда-нибудь даже союз.
— Но двести тысяч русских войск на границах Индии? Да тогда одних верблюдов потребуется миллиона полтора? Нет, сэр, мы с ума не сошли.
— И мы тоже не сошли с ума.
— А телеграмма?
— Это только надежда, сэр, что вы задумаетесь над ней, увидите глаза Бисмарка и зайдёте перед отъездом к старому русскому медведю. Ведь Бисмарк, подавая вам телеграмму, сказал: «Видите мою дружбу к Англии и вероломство русских? Это означает: надо образовать общеевропейскую коалицию против России с привлечением к участию в ней не только Англии, но и Франции». Будьте откровенны до конца, сэр! Сказал вам такие слова Бисмарк?
— Сказал нечто подобное, князь.
Горчаков долго выпутывался из пледа, чтобы подняться с кресла:
— А между тем его планы — обессилить Россию, Англию и Турцию во взаимной войне, сорвать Берлинский конгресс, а затем вместе с Австрией, которая не будет драться с вами, пойти, сэр, против России! Повторяю, вместе с Австрией разделить Балканы и идти на Суэц, Египет, Индию.
— Князь, ваши слова волнуют меня. Вы всегда, я знаю, говорите, имея доказательства.
— Австро-Венгрия отказалась сейчас выступить вместе с вами против России?
— Нет. Она согласна воевать вместе с нами!
— Сэр, вы — англичанин. Я — русский. Это две наиболее искренние нации в мире. Кроме того, вы прекрасный и искренний писатель, а я — лицейский друг Пушкина и дядя Льва Толстого, двух самых искренних писателей России, которые научили и меня искренности. Будем говорить правду! Граф Андраши сказал вам, что Австро-Венгрия не в состоянии в данное время воевать с Россией?
— Да.
— Благодарю вас, сэр. Если вы останетесь в Берлине на несколько дней, я доставлю вам доказательства переговоров о преступном союзе между Германией и Австро-Венгрией, цель которого — разрушение Европы и цивилизации.
— Я остаюсь, князь.
— Вы благородный человек, сэр.
— Но только взамен, дорогой князь, вы должны отказаться от Бессарабии и Батума.
— Сэр Биконсфильд! Вот карта крайних уступок, присланная мне сегодня Царским Селом. Здесь есть красная черта, за неё не отступит русский солдат. Так сказал мой император. — Биконсфильд сделал движение к карте. — К сожалению, я не могу показать её вам. Она секретна. Это, повторяю, крайние уступки, превысить которые может только война.
