- Вы какой эпизод имеет в виду?
- Убийство Михоэлса, разумеется, но не будем забегать вперед. С самого начала ЕАК находился под контролем ЦК (Щербаков, Лозовский) и НКВД. Сексотом был ответственный секретарь комитета журналист и театральный критик Шахно Эпштейн и сменивший его вскоре поэт Ицик Фефер, Были и другие осведомители: зам. ответственного секретаря Григорий Хейфец, члены комитета супруги Ватенберг и Иосиф Юзефович. Конечно, ЕАК не был исключением: стукачом, например, был ответственный секретарь Всеславянского комитета Молчанов. Такова советская жизнь. В 1943 году Михоэлс и Фефер совершили поездку в Америку, где встречались с разными знаменитостями (Чарли Чаплин, Эйнштейн, Драйзер, Шагал), собрали много денег для Красной армии и, похоже, подхватили идею о создании еврейской автономии в Крыму. Во всяком случае, они ее обсуждали в благотворительной организации ДЖОЙНТ с миллионером Джеймсом Розенбергом, который в свое время давал миллионы на еврейские колонии в Крыму. По возвращении домой идея "Калифорнии в Крыму" горячо обсуждалась в ЕАК. Некоторые, как прозаик Бергельсон, были за то, чтобы развивать существующую Еврейскую автономию на Дальнем Востоке, поэт Перец Маркиш предпочитал территорию немцев Поволжья, свободную после их массового выселения, Михоэлса, Фефера и Эпштейна привлекал Крым. Посоветовавшись с Лозовским, эта троица в феврале 44 года отправила письмо Сталину с предложением "создать Еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма". Через неделю подобное послание получил Молотов. Актер, критик и поэт выступили от имени всего еврейского населения СССР, хотя их никто не избирал. Ответа не было, но вряд ли письмо произвело на Сталина благоприятное впечатление. Вскоре Крым освободили от германских войск и немедленно ведомство Берии занялось освобождением полуострова от крымских татар, болгар, армян, греков, немецких колонистов - всего выселили 225 тысяч. Руководителей ЕАК это не смутило. Они продолжали надеяться, что вот-вот последует приглашение заполнить образовавшийся вакуум евреями с Михоэлсом и его окружением во главе. Все в советской послевоенной реальности доказывало несбыточность этих ожиданий. В Крыму евреям, вернувшимся из эвакуации, отказывали в прописке, не давали работы. Власти смотрели сквозь пальцы на еврейские погромы - Киев, Рубцовск. Супруга Молотова Жемчужина сказала Михоэлсу: обращаться к Жданову или Маленкову бесполезно; все зависит от Сталина, а он настроен против евреев. Руководители ЕАК все еще надеялись на чудо. Их политический кругозор был, извините за выражение, местечковый.
- Федор Пахомович, они были обречены и ничего не могли сделать.
- Что обречены, с этим трудно не согласиться...
- Вы хотите сказать, у них была возможность чего-то добиться?
- Прежде, чем ответить, я бы хотел бы выяснить вашу лояльность.
- Лояльность? - оторопел я. - Какую лояльность?
- Известно какую, по отношению к существующему в СССР режиму.
Тон его оставался безразлично спокойным, объективным, как у доктора на обследовании. Я в растерянности молчал, в голове у меня проносились разнообразные предположения. Провокация? Втянуть в задушевный разговор, а потом ошарашить, как Порфирий Раскольникова? Эту возможность я тут же отверг. Педантичный Федор Пахомович меньше всего напоминал инквизитора. Если не то, то что?! Диссидент из МГБ? Неужели такое возможно в природе? Чтобы выиграть время, я спросил: Вы какой режим имеете в виду, при Сталине или нынешний?
- Он один и тот же, произошла только смена личностей.
- Тогда... Если принять без доказательства, что режим тот же, как при Сталине, со всеми вытекающими репрессиями, тогда... я не хочу быть ему верным, лояльным, - я не собирался ничего такого говорить.
- Понятно. А вы что вы сделали, чтобы выразить это ваше отношение?
- Я в подаче, - этот ответ вытекал из предыдущего и дался мне легко.
- Простите, в какой подаче?
- Заявление подал на выезд в Израиль.
- Вот оно что! По существу, вы сами ответили на свой вопрос про возможности Михоэлса и других.
- Не понимаю.
- Они могли перестать быть лояльными.
- Как? Не представляю, что это было возможно в тех условиях.
- Ошибаетесь, молодой человек, и я попробую вас разубедить. Но прежде, чем начинать сие предприятие нам потребуется чай, много чаю.
Мы проследовали на кухню, где он поставил на огонь чайник, алюминиевый, начищенный. В ожидании, пока он закипит, мы присели на табуретки около маленького столика. Уже через минуту он встал и занялся очисткой спитого чая из большого фаянсового заварного чайника, гладко-белого, без украшений. Он его вымыл тщательно - сначала холодной водой, потом кипятком из алюминиевого чайника, который к этому времени поспел. После этого из большой жестянки со слоном он засыпал столовую ложку с верхом листового чая, долил доверху кипятком и накрыл бабой, цветастой, как деревенское одеяло. Все это время мы молчали. Снова присев за маленький столик, он посмотрел на меня, впервые за все время этого процесса, занявшего добрых минут десять. Я к этому времени как-то успокоился, перестал думать о провокациях и вычислять варианты.
- Вы, Федор Пахомович, прямо мастер чайной церемонии.
- Лестно, но незаслуженно. Настоящая церемония - это очень сложный театрализованный ритуал, в своем роде балет. Требуется особая посуда и приспособления. Например, после того, как чай настоится, его следует помешать специально метелочкой. Аз многогрешный ложку употребляю. В одном вы правы. Неторопливое, по правилам, приготовление чая помогает сосредоточиться, настраивает созерцательно.
- Еще успокаивает, задает правильный ритм, - сказал я, хотя сам приготовлял чай по большей части на скорую руку и из пакетиков, если таковые имелись.
- Согласен. Чай, я думаю, уже настоялся.
Сняв бабу, он помешал чай в чайнике ложкой, но не той, которой насыпал заварку, а другой, чайной. Отлил немного дымящейся жидкости в кружку и тут же вылил назад в чайник. Только после этого он наполнил наши кружки, и мы вернулись в столовую. Там мы присели за обеденный стол.
- Пусть чаек поостынет малость, чтобы языка не обжигал, а мы вернемся к разговору. У меня вот какая мысль. Прежде, чем обсуждать если бы да кабы конца сороковых годов, давайте сперва рассмотрим события. Так, мне кажется, будет способнее.
- Вам виднее, - быстро согласился я.
- Не получив ответа на свой крымский проект и наблюдая нарастание преследований, руководство ЕАК металось в поисках выхода. Связи Михоэлса с еврейской научной интеллигенцией осуществлялись в основном через Захара Гринберга из Института мировой литературы. Осенью 1946 Гринберг привел к нему на Кропоткинскую 10 своего старого знакомого Исаака Гольдштейна из Института экономики. Михоэлс и Гольдштейн познакомились раньше во время официального сборища, на этот раз у них состоялся серьезный разговор. Обсуждалось знакомство Гольдштейна с Аллилуевыми, родственниками покойной жены Сталина.
Глава 6: личный враг главы правительства
- Не может быть! - вырвалось у меня. - Михоэлс обсуждал подобные вещи в своем служебном кабинете?
- Это установленный факт. Вы правы: он должен был подумать насчет подслушивания, не говоря уже о том, что тема была скользкая, но так было.
- Уму непостижимо. На кой ляд ему потребовались эти сплетни?
- Председателя ЕАК не интересовали интимные подробности жизни Главы правительства. У него родилась идея добиться от Сталина более благосклонного отношения к нуждам евреев, действуя через его еврейского зятя Григория Морозова. В этой утопической операции Гольдштейну отводилась роль связного. Последствия оказались фатальными - для самого Михоэлса и почти всех членов ЕАК, а также для множества других. Вы с семьей Аллилуевых знакомы?
- Честно говоря, не очень?
- Придется заняться семейными подробностями, как у Теккерея или Паустовского. Старый большевик Сергей Яковлевич Аллилуев работал в Закавказье, где познакомился со Сталиным, потом в Петербурге. В июльские дни 1917 г. в квартире Аллилуевых скрывались от Временного правительства Ленин и Зиновьев, а с августа 1917 г. жил Сталин, вскоре женившийся на младшей дочери Надежде. Клан Аллилуевых вошел в высшие слои новоявленной советской элиты. У каждого был кремлевский пропуск, чудодейственный сезам, открывавший все двери. Сталин взял под свое крыло старшего из аллилуевских детей Павла, поручив его заботам Ворошилова. Тот устроил сталинского свояка сначала в торгпредство в Берлине, потом комиссаром Бронетанкового управления РККА. Свояченица Анна во время гражданской войны служила в ЧК в Одессе, замуж вышла за Станислава Реденса, помощника Дзержинского. Реденс был руководителем Украинского ОГПУ во время коллективизации, когла от голода погибло несколько миллионов человек, в 1932 стал уполномоченным ОГПУ-НКВД по Москве и области. Из Аллилуевых Гольдштейн хорошо знал только Евгению Александровну, урожденную Земляницыну, с которой когда-то работал в берлинском торгпредстве. Дочь священника, она первым браком была замужем за дядей Светланы Павлом Аллилуевым, после его смерти в 1938 году быстро вышла за своего старого друга Николая Молочникова, вдовца с тремя детьми. Молочников в 30-х ездил в Америку стажироваться на заводах Форда, после войны работал в Гипромезе, был, кстати, сексотом МГБ. После разговора с Михоэлсом Гольдштейн стал иногда бывать у Евгении Аллилуевой. Сведений о том, что он познакомился со Светланой и Морозовым, нет. Была еще старшая сестра Надежды, Анна Сергеевна, выпустившая в 1946 году книгу воспоминаний. Как свойственники вождя, Аллилуевы всегда были под неустанным наблюдением органов, а во время описываемых событий еще и под подозрением. С 1938 года, когда Павел умер, а Реденс был репрессирован, Сталин больше Аллилуевых к себе не пускал, кремлевские пропуска у них отобрали. Им оставалось только сетовать на обрушившиеся их несчастья и сплетничать, о чем постоянно докладывали Сталину. Светлана продолжала общаться с тетками, особенно близка была она с Евгенией. Сталин позволил Светлане выйти за Морозова, даже поселил их в своей кремлевской квартире, в которой давно не жил, но с зятем ни разу не встретился. Светлана иногда ездила к нему на Ближнюю дачу. В мае 1947 года он вызвал ее к себе и распорядился немедленно разойтись с Морозовым, если не хочет, чтобы его приковали к тюремной тачке.
