Лучше станьте хозяином. Единственный способ нуждаться в людях меньше, чем они в вас – не нуждаться в них в принципе. Не стоит терять голову от внезапного внимания к вашей персоне. Тот, кто действительно достоин внимания, вас возненавидит. Задайте себе вопрос: если бы ваш друг начал относиться к вам так, как вы к остальным, остались бы вы друзьями? Счастливое большинство ответит «да». Они станут другом для кого угодно, а, значит, ни для кого важного. У думающего человека не может быть думающего друга – эти двое отталкиваются, словно одноимённые полюса магнита. Однако и противоположных себе они тоже могут привлечь лишь на краткий срок.
Об этом я пишу лишь потому, что, хотя вы и думаете, будто бы жаждите ответа на свой вопрос, прочитать, а тем более осмыслить его, смогут лишь единицы. А ещё потому, что моя корреспонденция приходит с опозданием.
В правом нижнем углу набранного на хромой печатной машинке текста стыдливо краснел штамп «отказано». А ниже торопливая приписка от руки:
«Старому маразматику снова захотелось покрасоваться “мудростью”? В редакцию ничего кроме счетов не приходило уже несколько лет».
Backpfeifengesicht или Он просит кирпича
Итак, со сменой редакции мои крылья начали наконец расправляться. И хотя рабочий день, вечер и ночь выматывали так, что, приползая домой, я мог разве что раздеться, да и то не всегда. Хотя я уже давно покончил с попытками заправлять постель и готовить блюда, состоящие больше чем из двух ингредиентов. Хотя пил только растворимый кофе, со скрипом, но подпадавший под выше обозначенную категорию и, отхлёбывая немного из ржавой кастрюли, терял сознание до сигнала будильника. Несмотря на всё это, даже сейчас я не прекращаю считать, что оно того стоило.
То утро началось противоестественно – я едва не опоздал на работу. Человек моего возраста логично предполагает, что именно этого и следует ожидать, если полночи гоняешься за сотрудниками киоска, продающего ядовитый алкоголь. Однако в неполные двадцать не так очевидно, кто главный в отношениях «боевой дух»-«бренная оболочка».
Я рванул ручку стеклянной двери, сделал шаг в офис и ощутил, как выступает и сразу холодеет пот на лбу и висках. Сейчас я почти уверен в том, что заподозрил неладное, как только подошёл к редакции. Свет, обычно горевший во всём коридоре и пробивавшийся сквозь щёлочки дверей и окон, теперь лишь тускло мигал в пустых торговых автоматах. Стрёкот ламп затих, и никто не носился с папками статей на одобрение, и не дополнял рабочие сплетни личными. Возня прекратилась – шорох нашего «гнезда» сменился безмолвием и цоканьем часов.
Контуженный тишиной, я огляделся вокруг, ожидая найти рациональное объяснение по крайней мере куче картонных коробок рядом с дверью уборной, однако никто из коллег даже не поднял глаз. Меня охватило негодование. Да, я брат-доминиканец; я гончая на службе справедливости; я докапываюсь до правды, аки ищейка; я несу свет знания, даже если его приходится выгрызать зубами, и в этом я божественно хорош. Признаю, возможно, вид у меня был слегка пожёванный, да и пах ваш покорный слуга едва ли альпийской свежестью. Но я гордился своим обликом, словно боевым шрамом. Разве то, что им не поручают ответственных заданий – повод устраивать бойкот?
Я пожал плечами, с демонстративным спокойствием сел за стол и принялся разбирать записи в блокноте:
Дав денег на две бутылки трущемуся неподалёку от киоска субъекту, я объяснил, что являюсь репортёром. Он крепче сжал мою руку и затряс её: «Коллеги, стало быть! Тоже до недавнего времени», – прохрипел он и перешёл на сиплый язык проткнутых покрышек, так что больше я ничего не разобрал.
Я взял себе одну бутылку, оставив ему вторую. На сдачу субъект так щедро отвесил мне пожеланий долгой счастливой жизни, что, видимо, забыл приберечь немного для себя. Того человека я видел в последний раз и, скорее всего, я также был последним, кого видел он, пока из субъекта не превратился в объект. Через пару часов лаборатория победоносно отчиталась о том, что безо всяких тестов было известно каждому: технически умные люди заключили, что технически неумным гражданам впаривали технический спирт.
Я перепечатывал записи, а меж столов сновали коллеги. Сначала я вообще не обращал на них внимания: поход к кофейнику с грузом мыслей пора бы вынести в отдельный норматив по физической культуре. По крайней мере, для студентов-журналистов. Вот только моё уже почти затихшее беспокойство снова постепенно нарастало – они не протискивались с шумом и руганью, а змеились, неслышно и бесцветно. А из-за двери раз в пять минут выкрикивали по одной фамилии. Те, кого позвали, вздрагивали, опускали глаза, и в тишине плелись в коморку редактора. Молча выходя через минуту, они брали коробки, собирали свои и не только вещи и покидали редакцию тем же путём, что и газеты: уходили, чтобы никогда не вернуться.
Прошло около часа, а я уже ощущал себя как человек, которому на лоб капает холодная вода. Стрелки вращались – людей становилось всё меньше. Я вздрагивал, но уже не потому, что боялся услышать свою фамилию. Давило то, что её всё никак не называли.
Наконец я остался один и понял, о чём говорил тот пьяница у киоска. Его место освободилось. Я его освободил. Для себя. Дверь скрипнула, прервав мои размышления:
– А, только ты остался? ‘аходи, – смущённо пробормотал редактор, первый на моей памяти человек, картавивший букву «з».
Он сложил руки в замок, вздохнул и объяснил, что, в связи с недавними событиями, у прессы сменяется курирующее министерство. Нас выкупает и поглощает более крупная газета, а все сотрудники попадают под сокращение, в том числе, он сам. Редактор поднял на меня глаза – я опустил свои, пытаясь вспомнить, о каких событиях он говорит.
Мы не заметили, как в комнату вошли ещё три человека. Один из них огляделся, скользнул взглядом по главному редактору, остановился на мне, кивнул и улыбнулся. Перед тем как протянуть розовую ладонь, он вытер её о жилет.
– Я так понимаю, вы и есть тот самый одарённый молодой человек? – он снова улыбнулся одними губами, а затем крепче сжал мою руку и с силой тряхнул её. – Очень приятно. Очень. Меня вы, разумеется, уже узнали.
Он выгнул брови, заглянул в моё непонимающее лицо, затем покосился на редактора, и улыбка вдруг сползла с его губ.
– Хотите сказать, не слышали? Говорят, у стен есть уши, а ваша какая-то глухая, – рассмеялся он.
Я всё ещё глядел на него по-совиному. Через несколько секунд он нахмурился и всплеснул руками:
– Ну что ж вы? Не заставляйте меня сомневаться в вашей профпригодности, – он стиснул мою руку, и я почувствовал, как хрустнули костяшки. –
