пересечь море, – я не знал, как это происходит, вообще не задумывался, как мы будем переправляться, никто мне об этом не рассказывал, а сам я с пяти лет не покидал Сицилию. Когда мы уже были на воде, я вдруг проснулся и в ужасе обнаружил, что за окном волны. Но мы выжили. Это было невероятно. Я сел на поезд из Мессины в Неаполь, потом из Неаполя в Рим, из Рима во Флоренцию и так доехал до Триеста, потрясающего города, о существовании которого я даже не подозревал, – и только после этого покинул пределы Италии. На автобусе я проехал по кольцевому маршруту из Хорватии в Венгрию. Несколько дней собирал виноград в Албании. Пил молоко в Афинах. Ел пирожные в Будапеште. Я видел великолепные места, пробовал чудесные блюда, но при этом голодал. И чувствовал себя очень одиноким. Время шло, а я так и не знал, чем займусь по возвращении. Предстоящая жизнь пугала меня. Когда встретил того человека на вокзале Бухареста и он заговорил со мной, я понял, что искал именно этого – вот она, причина моего большого путешествия, даже если изначально я не знал о ней. Потом я помчался в Рим на всех парах. Сначала я мыл посуду. Работал в бакалейной лавке. Продавал овощи на рынке, разгружал ящики в лютый холод. Я жил в небольшой гостинице, где мне разрешали платить за комнату наличными раз в неделю. Я смутно представлял свое будущее, но в этом тумане у меня был маяк: я хотел, чтобы меня пустили на кухню, дали погреться у огня. Хотел, чтобы меня научили всему, чего я не знал. Так прошло семь месяцев, а потом я услышал о твоем отце. Я знал, что у него нет сыновей. Поэтому пришел к нему и разыграл свой главный козырь.
– Но у него есть две дочери, – сказала я.
– Я знаю. Одна из них сейчас в моей постели.
Я внимательно посмотрела на него. В свои шестнадцать я уже знала, что такое желать кого-то, желать безумно, но никто никогда не интересовал меня – во всяком случае так, как Кассио. Мне просто хотелось быть к нему как можно ближе, я не планировала соблазнять его. И вот теперь я чувствовала его тепло, его запах, а главное, я целый день смотрела, как он создает безупречные блюда, отдавая мне распоряжения. Сейчас я понимаю, что у меня просто не было шансов устоять.
Он придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала его дыхание на своей щеке. Я спросила:
– И что ты для нее сделаешь?
– Все, что она захочет.
Когда мама узнала, что я бросила школу, чтобы пойти по стопам отца, она не разговаривала со мной три недели, но на ее лице я замечала скорее страх, чем гнев. Она часами шепталась с моими тетками по телефону. Как-то раз она схватила меня за запястье, зажав между дверями, и прошептала:
– Ты ведь знаешь, что могла бы поехать куда угодно, могла бы заняться чем угодно, ты способна на все.
– Спасибо, может, это и так, но я хочу остаться в Риме и заниматься кулинарией, – высвобождаясь, возразила я.
Она раздраженно пожала плечами:
– Как твой отец.
– Между прочим, я и его дочь тоже, – ответила я сгоряча.
Мне хотелось добавить «И ты меня этого чуть не лишила», но я промолчала. В дальнейшем мне иногда казалось, что она меня недооценивает, а иногда я спрашивала себя: «Что я вообще об этом знаю?» Она была образцовой партизанкой, посредственной революционеркой и никудышной реформисткой, и, кажется, мне так и не удалось донести до нее, что я просто вновь присваивала то, что когда-то у нас забрали.
Так прошло три года. Мама злилась и упрямилась, Матильда росла, отец был на вершине своей карьеры, а мы с Кассио обжигали пальцы на шумной кухне. Antipasti, primi piatti, secondi piatti, dolci [5]. Артишоки по-римски, паста «Аматричана», паста «Карбонара», запеченная голова ягненка, паста с сыром и перцем, рагу из бычьих хвостов, пирог с рикоттой по-лациански, молочный ягненок по-римски, салат из пунтарелле с анчоусами. Опьяненные работой, мы словно исповедовали общий культ. Голубое пламя газовых конфорок. Крики. Бесконечные недели. Пляж Остии в хорошую погоду, прохладное вино, разгоряченные тела. Моя вечная беготня между рестораном, домом родителей и квартирой Кассио. Как-то летом мы вдвоем ездили в отпуск на Сицилию. Мы объехали весь остров на машине. Останавливались переночевать у дальних родственников Кассио, с которым их примиряли его кулинарные способности и, возможно, мое присутствие. При них мы были воистину очаровательной, счастливой парой, но наедине кричали друг на друга среди безмолвных долин. В последующие годы мы точно так же ссорились в Сан-Марино, Позитано, Помпеях. Иногда мы спали в одной кровати, иногда кто-то из нас всю ночь дулся на другого, лежа на ковре. И между тем каждый раз, возвращаясь домой, мы распаковывали чемоданы плечом к плечу и продолжали жить как ни в чем не бывало.
Когда мне было девятнадцать, Кассио открыл свой первый ресторан, и я последовала за ним, даже не потрудившись сменить фартук. Кассио назвал его «Роза Сарона», в честь несчастной героини «Гроздьев гнева» [6]: эту книгу подарила ему я, но он лишь бегло пролистал ее. Освободившись от влияния моего отца, он стал готовить очень своеобразно, что моментально разожгло всеобщее любопытство. Вот уже несколько десятилетий наша национальная кухня разливалась по миру как поток лавы. Люди бросали горстку макарон в кипящую соленую воду вечером воскресенья, грызли невзрачную пиццу и фокаччу в аэропорту или, слушая оперу в ожидании гостей, чередовали на тарелках из майолики кусочки моцареллы с дольками зимних помидоров. В Риме в угоду туристам во всех ресторанах подавали тирамису, хотя это даже не итальянское, а итало-американское блюдо. Кассио шел в обратном направлении: «Они нас пародируют, думают, что наша кухня – это легко, что она каждому под силу. Ну, я им покажу!» Кассата, гранита с красным апельсином, говядина с корицей – в этих блюдах отражалось его упорство и все, что он видел, пока путешествовал, его несчастливое детство и его самолюбие. В отличие от моего отца он не кичился тем, что продолжает традиции настоящей итальянской кухни, это его больше не волновало – он целился с учетом другой баллистической траектории. Когда мой отец навещал его, они подолгу оставались вдвоем и разговаривали, и до меня доносилось: «Разумеется, я все нарушаю, Этторе. Послушных и так хватает, насколько мне известно».
Я молчала о том, что он не только готовил, но и жил с надрывом. Что его было не остановить, что вечерами он оставался в ресторане и пил бокал за бокалом. Все чаще пропадал, стал принимать наркотики. По ночам я либо ходила за ним по пятам, либо искала его повсюду. А днем мы вкалывали как никогда раньше. Мне было двадцать, ему двадцать пять, вместе мы составляли необыкновенные блюда и пробовали их с закрытыми глазами, не веря, что эти восхитительные сочетания изобрели мы – такие живые, такие свободные. Отработав смену, мы сидели у столешницы, стукаясь коленями, и с нежностью улыбались друг другу: измотанные, насмешливые, разбитые усталостью, но вместе несмотря ни на что. Я отказывалась видеть, что он теряет почву под ногами. Я говорила себе: «Лучшего не пожелаешь. Кассио Чезаре. Высокая кухня. Молодость. Превратности судьбы».
Так трудно теперь представить себе тогдашнюю жизнь. Кем я была? Теперь уже и не вспомнить. Некоторые события, к счастью, остались в моей памяти, хотя их причины и исчезли без следа. Я вставала в шесть утра в квартире на Виа деи Кампани, которую снимала с Антонией: мы были знакомы с начальной школы, в том году она как раз поступила в университет. Кассио никогда не предлагал мне жить вместе, да я и не просила его об этом. Мы с Антонией нашли трехкомнатную квартиру c ванной и двумя спальнями. По утрам я пила кофе, стоя на нашей маленькой белой кухне, умывалась, собиралась, надевала туфли и платье и шла до «Розы Сарона» пешком, вдыхая ароматный воздух. Поворачивала ключ
