письма, памятные вещицы, картины, книги? Почему бы их не сжечь? Почему бы вообще не попрощаться с жизнью?
– Помнишь тот день на пляже? – спрашивает Карлос. – Ты еще тогда встречался с этим итальянцем…
– Марко.
– Господи, Марко! – смеется Карлос. – Помнишь, как он боялся сидеть на скалистом берегу и заставил нас перебраться к натуралам?
– Конечно, помню. Так я познакомился с Робертом.
– Я часто вспоминаю тот день. Конечно, нам было невдомек, что в Тихом океане бушует ураган, что на пляже опасно. Чистое безумие! Но мы были молодые и глупые.
– В этом я с тобой согласен.
– Я часто вспоминаю собравшуюся в тот день компанию.
В голове Артура Лишь мелькают обрывочные картины; на одной из них Карлос стоит на каменной глыбе, глядя в небо, мускулистый и подтянутый, а в заводи у его ног вытянулся его двойник. Кругом тишина, только шумит море и, посылая искры вверх по геликоиде, потрескивает пламя.
– Артур, я никогда не питал к тебе ненависти, – говорит Карлос. Лишь молча смотрит на огонь. – Только зависть. Надеюсь, ты это понимаешь.
Улучив момент, мимо них к морю семенит стайка крошечных прозрачных крабов.
– Знаешь, Артур, у меня есть теория. Выслушай меня. Она заключается в том, что наша жизнь – это наполовину комедия, а наполовину трагедия. И у некоторых людей выходит так, что вся первая половина их жизни – трагедия, а вся вторая – комедия. Взять хотя бы меня. У меня была хреновая молодость. Парень без гроша за душой приехал в большой город. Может, ты этого не знал, но, господи, как же мне было трудно. Я просто хотел куда-нибудь пробиться. К счастью, я встретил Дональда, но вскоре он заболел и умер – а я остался с сыном на руках. Сколько пришлось вкалывать, чтобы превратить бизнес Дональда в то, что я имею сейчас! Сорок невеселых лет.
Но взгляни на меня теперь – комедия! Толстяк! Богач! Клоун! Посмотри, во что я одет – это же кафтан! Сколько во мне было гнева, сколько желания себя проявить; а теперь только деньги и смех. Не жизнь, а благодать. Давай-ка откупорим еще бутылочку. Но ты – у тебя комедия была в юности. Тогда ты был клоуном, над которым все смеялись. Как слепой, натыкался на стены. Я знаю тебя дольше, чем большинство твоих друзей, и уж точно куда пристальнее за тобой наблюдал. Я лучший в мире эксперт по Артуру Лишь. Помнишь, как мы познакомились? Ты был такой тощий, кожа да кости! И такой невинный. А мы все так далеко ушли от невинности, что даже не пытались притворяться. Ты был не такой, как все. Думаю, каждому хотелось прикоснуться к этой твоей невинности, может, даже ее погубить. Ты шел по жизни, не подозревая об опасностях. Неуклюжий и наивный. Разумеется, я тебе завидовал. Потому что еще в детстве перестал быть таким. Спроси ты у меня год назад, полгода назад, я бы ответил, да, Артур, первая половина твоей жизни была комедией. А сейчас ты с головой погрузился в трагедию.
Карлос наполняет его бокал шампанским.
– В смысле? – говорит Лишь. – О какой трагедии…
– Но недавно я передумал, – не унимается Карлос. – Фредди очень талантливо тебя изображает. Он тебе не показывал? Нет? О, тебе понравится. – Карлос поднимается на ноги – непростой маневр, выполняемый с опорой на пальму. Возможно, он пьян. Но это не мешает ему сохранять то надменное величие пантеры, с которым в юности он расхаживал вдоль бассейна. И вдруг, по щелчку, он превращается в Артура Лишь: неуклюжего, долговязого, с ногами иксом, глазами навыкате, испуганной ухмылочкой и начесом, как у напарника супергероя. Громким, слегка истеричным голосом он говорит:
– Этот костюм я купил во Вьетнаме! Летняя шерсть. Я хотел лен, но швея сказала, нет, лен легко мнется, вам нужна летняя шерсть, и знаешь что? Она была права!
Лишь молча смотрит на него, а потом вдруг прыскает со смеху.
– Ну и ну, – изумленно говорит он. – Летняя шерсть, значит. Что ж, он хотя бы слушал.
Карлос снова становится собой. Он со смехом облокачивается на пальму, и по его лицу снова пробегает тень, как тогда, в машине. Тень страха. Отчаяния. И вовсе не по поводу этих его писем.
– Так что скажешь, Артур? Ты их продашь?
– Нет, Карлос. Нет.
Проклиная сына, Карлос поворачивается к Лишь спиной.
– Фредди тут ни при чем.
– Знаешь, Артур, – говорит Карлос, разглядывая лунную дорожку на воде. – Мой сын не такой, как я. Однажды я спросил его, почему он такой ленивый. Я спросил его, чего он хочет от жизни. Он не смог ответить. И я решил за него.
– Притормози.
Карлос бросает на него взгляд.
– Ты правда не слышал?
Должно быть, все дело в лунном свете. Не может Карлос так ласково на него смотреть.
– Так что ты там говорил про трагическую половину? – спрашивает Лишь.
Карлос улыбается, будто что-то задумал.
– Я ошибался. У тебя удача комедианта. Тебе везет во всем серьезном и не везет во всем несерьезном. По-моему (и, возможно, тут ты со мной не согласишься), вся твоя жизнь – комедия. Не только первая половина. А вся жизнь. Абсурднее человека я не встречал. Ты идешь по жизни, плутая и спотыкаясь, вечно выставляешь себя дураком; ты перепутал и недопонял всех и вся – и все же ты победил. Сам того не сознавая.
– Карлос. – Он не чувствует себя победителем; он чувствует себя побежденным. – Моя жизнь, весь последний год…
– Артур Лишь, – перебивает Карлос, качая головой. – О такой жизни, как у тебя, можно только мечтать.
Эта мысль не укладывается у него в голове.
– Я возвращаюсь в отель, – говорит Карлос, залпом прикончив остатки шампанского. – Рано утром я уезжаю. Не забудь дать Винсенту информацию о рейсе. Ты ведь летишь в Японию? В Киото? Мы хотим, чтобы ты вернулся домой без приключений. Ладно, увидимся утром. – С этими словами Карлос направляется к берегу, где в лунном сиянии покачивается моторная лодка.
Но утром они уже не увидятся. Вторая лодка доставляет Лишь в отель, и там он допоздна смотрит на звезды, тоскуя по бунгало с лужайкой, поблескивающей светлячками, и разглядывая одно созвездие, очень похожее на плюшевую белку по имени Майкл, которую он ребенком забыл во флоридском отеле. Привет, Майкл! Ложится он под утро, а когда просыпается, Карлоса уже нет. Лишь гадает, в чем же заключается его победа.
Для семилетнего мальчика нет ничего скучнее, чем сидеть в церкви, – разве что торчать в зале ожидания аэропорта. Этот конкретный мальчик держит в руках книгу для воскресной школы – библейские предания со стилистическим винегретом иллюстраций – и разглядывает изображение льва из Книги Даниила [126]. Как ему хочется, чтобы это был не лев, а дракон! Как ему хочется, чтобы мама вернула
