конфискованную ручку! Они сидят в длинном каменном зале с белым деревянным потолком; снаружи, на траве, выстроились две сотни сандалий. Все в парадной одежде; мальчику сказочно жарко. Наверху вертят головами вентиляторы, зрители на теннисном матче Господа и Сатаны. До мальчика доносится голос пастора, но все его мысли заняты пасторской дочкой, которая в свои три годика завладела его сердцем. Она сидит на коленях у матери; она ловит на себе его взгляд и озадаченно моргает. Но интереснее всего смотреть в окно, на дорогу, где стоит в пробке белая «тата», а в ней: тот самый американец!
Просто невероятно, хочет воскликнуть он, но, разумеется, разговаривать запрещено; это сводит его с ума, это и обольстительница пасторская дочка. Американец, тот же, что был в аэропорту, в том же бежевом костюме. Между машинами снуют продавцы, предлагая горячую еду в бумажных свертках, воду и газировку, повсюду музыкально гудят клаксоны. Как на параде. Американец высовывается в окно, предположительно чтобы оценить масштабы трагедии, и на краткий миг они с мальчиком встречаются взглядами. Что таят в себе эти голубые глаза, мальчику не постичь. Это глаза скитальца. На пути в Японию. Тут невидимая причина пробки устраняется, машины приходят в движение, американец скрывается в тени салона, и больше его не видно.
Лишь в конце
По-моему, история Артура Лишь не так уж плоха. Хоть и выглядит довольно печально (впереди новый удар судьбы). Когда мы с ним встретились во второй раз, ему было чуть за сорок. Дело было на вечеринке; я стоял у окна и любовался видом на чужой город, и вдруг меня охватило ощущение, будто в другом конце комнаты открыли окно. Я обернулся. Окон никто не открывал; просто пришел новый гость. Высокий блондин с редеющими волосами и профилем английского лорда. Он грустно улыбнулся всей компании и поднял руку с видом человека, про которого рассказали байку, а он говорит: «Каюсь!» В любой точке планеты в нем сразу признали бы американца. Понял ли я, что передо мной человек, который когда-то в холодной белой комнате учил меня рисовать? Которого я принял за мальчика, а он, предатель, оказался мужчиной? Не сразу. Мои первые мысли были далеко не детскими. Но, приглядевшись, да, я его узнал. Годы состарили его, но не сделали стариком: подбородок потверже, шея потолще, выцвели волосы, румянец поблек. Его уже нельзя было принять за мальчика. И все же это определенно был он: я узнал его по ореолу невинности, который его окружал. Моя невинность к этому времени уже исчезла; он, как ни странно, свою сохранил. Жизнь его так ничему и не научила; он так и не облекся в броню шутливости, которая была на всех гостях, смеявшихся кто над чем; так и ходил без кожи. И даже в гости пришел с видом туриста, заблудившегося на Центральном вокзале Нью-Йорка.
Именно с таким видом почти десять лет спустя Артур Лишь выходит из самолета в Осаке. Обнаружив, что за ним никто не приехал, он испытывает чувство, знакомое каждому путешественнику, будто пол под ногами превратился в трясину: «Ну конечно, за мной никто не приехал; с чего бы им про меня помнить, но что же теперь делать?» У него над головой вокруг лампы по трапециевидной траектории движется муха, и поскольку жизнь – это череда имитаций, Артур Лишь начинает выписывать похожие фигуры по залу прибытия. Он пробегает глазами таблички на стойках туроператоров («Джаспер!», «Аэронет», «Голд-мэн»), но видит лишь бессмысленный набор букв. Нечто подобное с ним уже случалось, когда он засыпал с книжкой и пытался дочитать ее во сне. У последней стойки («Хром») его окликает старик; Артур Лишь, поднаторевший в языке жестов, быстро понимает, что перед ним представитель автобусной компании и что принимающая сторона оплатила ему проезд. Старичок вручает ему билет, на котором значится: «Д-р Пишь». На мгновение Лишь испытывает волшебное вертиго. На улице его поджидает персональный микроавтобус. Выходит водитель; на нем фуражка и белые перчатки киношного шофера; водитель кивает, Лишь кланяется и залезает внутрь; усевшись, он вытирает лицо платком и поворачивается к окну. Это последняя точка маршрута. Осталось пересечь океан. Он столько всего потерял по пути: партнера, достоинство, бороду, костюм, багаж…
Я не упомянул об этом, но его чемодан до Японии не долетел.
Артур Лишь приехал сюда писать о японской кухне кайсэки по заказу одного мужского журнала; на эту работенку он вызвался за покером. О кухне кайсэки он не знает ничего, но, желая за два дня попробовать как можно больше блюд, он забронировал столики в четырех заведениях, включая старинную гостиницу. Два дня, и он свободен. Япония знакома ему лишь по детской поездке в Вашингтон, о которой у него сохранились отрывочные воспоминания: как мать заставила его надеть парадную рубашку и шерстяные брюки, как отвела к большому каменному зданию с колоннами, как они долго стояли в очереди под снегом, пока наконец их не пустили внутрь, в маленький темный зал, полный сокровищ: свитков, и головных уборов, и доспехов (которые он поначалу принял за настоящих стражей). «Эту коллекцию вывезли из Японии в первый и, может быть, последний раз», – прошептала мать, указывая на зеркало, драгоценный камень и меч под охраной двух настоящих и весьма заурядных стражей. Когда гонг возвестил, что время вышло, мать наклонилась к нему и спросила: «Что тебе понравилось больше всего?» Ответ вызвал у нее улыбку. «Сад? Какой сад?» Куда больше, чем древние реликвии, его заинтересовала стеклянная витрина с миниатюрным городом внутри и окуляром, через который, подобно богу, можно было разглядывать то одну сцену, то другую, выполненные в таких ювелирных деталях, что ему показалось, будто он попал в прошлое. В этом городе было много диковинок, но больше всего его поразил сад – со струящимся ручьем, где плавали декоративные карпы, с пышными соснами и кленами, с крошечным бамбуковым фонтанчиком (величиной с булавку!), который качался туда-сюда, будто наполняя водой каменную чашу. Этот сад околдовал маленького Артура Лишь; он неделями бродил по бурым листьям на заднем дворе своего дома в поисках ключика от потайной двери, которая привела бы его туда.
Итак, все для него здесь внове, все его удивляет. Вдоль шоссе распускается промышленный ландшафт. Он ожидал чего-то посимпатичнее. Но даже Кавабата писал, что предместья Осаки меняются, а это было шестьдесят лет назад. Артур Лишь устал; перелет из Индии со всеми его пересадками походил на сон даже больше, чем его коматозные блуждания по франкфуртскому аэропорту. От Карлоса никаких вестей. В голове у него жужжит глупая мысль: «Может, это из-за Фредди?» Но история
